Максин Чан - Восьмая личность

«Выглядит как обкуренный», — хмыкает Раннер.

Панда напоминает мне об игрушках, которые всегда можно увидеть на ярмарке, но редко получается выиграть. Своим размером и забавностью они привлекают сильнее, чем полудохлая золотая рыбка, которая чаще и становится призом.

Кесси голой ступней сдвигает узкий матрас и случайно сбивает будильник «Хелло, Китти» и серебристую рамочку с фотографией Пой-Пой — на ней она, кажется, с бабушкой и дедушкой, все трое на залитом солнцем пляже. Я поднимаю фотографию и ставлю на сосновый комод. На меня со снимка смотрит улыбающаяся Пой-Пой, ее волосы собраны в «хвост», она бьет ладошкой по синему пластмассовому ведру, строя песчаный замок. Рядом в песок воткнута желтая лопатка.

— Эти девчонки, — пренебрежительно говорит Кесси, отмахиваясь от фотографии, — слишком глупы, слишком сильно тоскуют по дому.

— А где их дом? — спрашиваю я.

— Везде, — отвечает она, придвигая старый матрас к стене. — Кто откуда приехал, там и их дом.

Мы втроем вытаскиваем матрас из комнаты и, следуя указаниям Кесси, приваливаем его к перилам лестницы. Под матрасом обнаруживаются остатки целлофановых пакетов, обертки от конфет и книжка «Анджелина-Балерина» [26] Серия детских книг Кэтрин Холаберд о мышке Анджелине, мечтавшей стать балериной. .

Открыв маленькое окошко, Элла впускает в комнату ночной воздух. На подоконнике валяются дохлые мухи с пыльными крыльями. Элла щелчками выбрасывает их за окно. Я представляю, как они падают рядом с красным бамбуком внизу и их крохотные тельца сковываются морозом. Я вдруг вспоминаю, каким был конец жизненного пути мамы — совсем не таким, как у мух. Огонь горелки быстро обрабатывал ее поломанное тело, стирая ее из моего мира.

— Эту комнату будут использовать для съемок. Это киносъемочная, — говорит Кесси, упирая в бока руки с маникюром. На ее верхней губе блестит пот.

— К какому сроку она должна быть готова? — спрашивает Элла.

— К следующей неделе. Сначала мне нужно купить новую кровать. И сделать так, чтобы она выглядела красиво, — говорит она, взмахивая рукой. — Крупным клиентам с деньгами хочется смотреть на наших красивых девочек.

У меня холодеет в животе. Я чувствую кислый рвотный позыв, во рту появляется мерзкий комок слизи.

— Этим девочкам так повезло, — продолжает она. — У них хорошая жизнь. О них хорошо заботятся. У них много денег. После той нищеты, что была у них дома, они теперь живут как принцессы.

«Вранье!» — кричит Раннер. От неожиданности я и Тело подпрыгиваем.

Кесси направляется к составленным в дальнем углу двум большим картонным коробкам, обмотанным блестящей клейкой лентой.

Перочинным ножичком она разрезает скотч.

— Вот, — говорит она, протягивая Элле видеокамеру, а мне — штатив. — Берите.

Затем она достает две веб-камеры, пару жестких дисков, микрофоны, зеркальный фотоаппарат и контроллер для стриминга. Все инструкции отпечатаны на китайском. На полу высится гора упаковочной пузырчатой пленки.

— Hǎo xiōngdì, Tao! — ликует она.

— Он живет в Китае? Твой брат? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает она, — уже много лет.

Она отворачивается.

Элла смотрит на меня.

— Ты, наверное, скучаешь по нему, — говорю я.

— Трудно одной, — добавляет Элла.

Кесси одной рукой вытирает лоб, а другой пытается расплющить коробку.

— Иногда. — Она улыбается, обнажая коричневые, как будто их окунули в чай, клыки — расплата за все то дерьмо, что она говорит.

Я улыбаюсь.

— Я займусь этой, — говорю я, открывая вторую коробку и доставая еще два жестких диска, плюшевых зверей, коробочки с гримом и пастельного цвета секс-игрушки.

— Спасибо, — говорит она, пожимая руки мне и Элле так, будто мы ее близкие подруги, — а потом мы поедим.

— Здорово, — говорю я, поглаживая живот.

Как только она отворачивается, я быстро сдираю лист с надписью «Счет отправителя» и прячу ее в задний карман. На обратной стороне напечатан адрес Тао. Я достаю свой телефон.

«Улика № 1.

Добрый братец, Тао Ванг, порнограф/торговец людьми.

Живет в континентальном Китае».

«Молодчина», — говорит Раннер.

Я на мгновение задумываюсь о тех девочках внизу, которых купили и привезли сюда обманным путем. Я думаю о семьях, из которых их вырвали, или о семьях, которых у них никогда не было. Я думаю о том, что мужчины, которые платят, заставят их заниматься порнографией. Я думаю о веб-камерах, об оборудовании. О жестких дисках. И об их телах — таких юных, таких хрупких, но все же цветущих.

И я думаю о лжи. Ложь — вот что терзает меня сильнее всего.

— Несколько дней назад я пыталась поговорить с черным дроздом, — говорит она. — Как вы думаете, я сумасшедшая?

— Птица ответила?

Она смеется.

— Отличный уход от ответа, — говорит она. — Нет, он не ответил.

— Так это был он?

— Наверняка.

— Откуда ты знаешь?

— Женские особи коричневые. Птенцы красновато-коричневые. А он был черным и блестящим.

— Так ты орнитолог.

Она пожимает плечами.

— Нет конца твоим талантам.

— Спасибо, — говорит она.

Пауза.

— У меня есть безумная идея, что птицы приносят с собой душу моей мамы. Для меня это было способом удержать ее рядом. Ведь птицы будут всегда.

— Как и Стая?

— Думаю, они ее продолжение, — говорит она, неожиданно оживившись, — как семья. Их личности, видите ли, направляют меня, как направляла бы семья.

— Не все семьи живут в ладу, — говорю я.

— Верно, — соглашается она, кладя ногу на ногу.

Ее тело медленно выпрямляется. Переключение? Возможно.

Я делаю глоток воды, кошусь на часы и мысленно отмечаю, что мое любопытство по поводу матерей и отцов не угасло. Я на мгновение представляю собственных родителей. Оба живы и потихоньку идут по пути, уготованному судьбой. Я испытываю облегчение от того, что они есть друг у друга, но знаю, что когда-нибудь это изменится, и не без угрызений совести надеюсь, что первым умрет отец.

Оглядываясь назад, я могу с уверенностью утверждать, что в детстве во мне свирепствовал эдипов комплекс. У меня не было ни малейшего желания делить мать хоть с кем-то и особенно с отцом. В ней был весь мой мир. Я вращался вокруг нее по орбите, как Сатурн, — на кухне, когда она готовила, в ванной, когда она наносила на шею холодный крем, в саду, когда она рвала капусту. Меня никогда не покидал страх, что ее могут у меня отнять, как в тот раз, когда мне было шесть и ее увезли в больницу с сердечным приступом.

«Ты умираешь?» — спросил я у нее, глядя на ее лежащее тело.

«Надеюсь, что нет, Дэниел. Ведь через две недели Рождество».

Отец заявил, что это я виноват в том, что у ее сердца случился приступ.

«Все твое чертово нытье. Оно и стало причиной». Он говорил с ярым возмущением. В тот день он был трезв, и никакое виски не могло смягчить остроту его колючих и необоснованных комментариев.