Максин Чан - Восьмая личность

— Ты сегодня принес с собой душу моей мамы? — спрашиваю я.

Дрозд смотрит на меня. Его бархатистый клюв и круглый глаз неподвижны.

— Если принес, — говорю я, — то передай ей, что со мной все в порядке. Мы со Стаей будем осторожны. Обещаю.

Тишину улицы вдруг разрушает нежная песнь. Мелодия черного дрозда безупречна, она ласкает мне слух и наполняет меня спокойствием. Он, как эксгибиционист, поднимает крыло, балансируя на тонюсенькой веточке.

«Я ценю свой сад скорее потому, что он полон черных дроздов, а не потому, что там растут вишни, и я со всей прямотой отдаю птицам плоды за их песни…» [23] Джозеф Аддисон, английский публицист, драматург, эстетик, политик и поэт XVII–XVIII веков.

В детстве я чувствовала себя очень неуютно, когда меня видели. Под «видели» я подразумевала то, что мне приходилось общаться с другими и иногда делать то, что я делать не хотела. Люди чего-то ждали от меня, а я не могла или не хотела соответствовать их ожиданиям. Когда совершалась ошибка или когда произносились неправильные слова, во мне спиралью раскручивалось отвратительное чувство неловкости. Иногда это означало, что меня считают забавной или желанной, и мне приходилось терпеть неуместные прикосновения. Такие моменты были худшими последствиями того, что меня видят. Я пыталась стать невидимой, прокрадывалась в уголок, говорила тихим голосом. Истина о том, кто я есть и что я чувствую, благополучно маскировалась и оберегалась всеми личностями, что прятались внутри.

Вспышка.

— Давай поиграем в прятки, — говорит моя мама, излишне жестко сжимая мою руку.

— Я прячусь первой, — настаивает она, в ее глазах отражается легкое безумие.

Я слышу, как наверху отец хлопает дверью. Мы обе вздрагиваем.

Мама улыбается.

— Считай до двадцати, потом иди меня искать, — шепчет она.

Вспышка.

Я закрываю ладонями глаза.

— …восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Я иду искать! — кричу я.

Я ищу за шторами в столовой, под вешалкой для пальто, под кухонным столом, на террасе, за диваном…

— Нашла! — кричу я.

Мама целует меня в щеку.

— Умница, — говорит она, не сводя взгляда с двери. — Теперь твоя очередь, только спрячься, чтобы подольше. Послушай, у меня для тебя есть «Цыпленок Цыпа». Почитай. А теперь прячься. Только не выходи, пока я не найду тебя. Договорились?

— Договорились, — соглашаюсь я. Где-то внутри у меня возникает чувство неловкости.

Тик-так.

Тик-так.

Когда мама вернулась, я спала на дне своего шкафа. Я видела ее попытки спрятать фиолетовый синяк на щеке. Ее разбитая щека кровоточила.

— Вот ты где, — сказала она, силясь улыбнуться. — Умница.

Вспышка.

Думаю, требуется много времени, чтобы стать по-настоящему видимой в присутствии других. Полагаю, это одна из причин, почему я направила фокус наружу — когда я стала наблюдателем, мой фотоаппарат превратился в отвлекающий элемент, который позволял людям видеть что угодно, только не меня. Я оставалась невидимой, однако ухитрялась видеть все. Раньше я обретала безопасность в том, что была невидимой, сейчас я же понимаю, что это дорого обошлось мне — ведь если ты без голоса или невидим, ты становишься легкой добычей.

Я жду своей очереди к гребаному тренажеру. На моей груди, как мишень, выделяется пятно холодного пота. Мое сердце стучит в ритме барабана ашико. Вокруг меня разгоряченные тела усиленно наращивают мышцы, растягиваются, укрепляются и напрягаются — на их лицах написана решимость. Сегодня моя энергетика чувствует себя хорошо. По моим ногам и рукам разливается благодатная боль после поднятия тяжестей и долгой пробежки. Я стою в ожидании, и мои мышцы медленно остывают.

Взяв бумажный стаканчик, я наливаю в него охлажденную воду и выпиваю. Движения гребца на тренажере распыляют мою концентрацию. Мое дыхание постепенно успокаивается.

— Дэниел! — неожиданно слышу я и поворачиваюсь.

Я не сразу понимаю, что это Ветеран.

— Привет, старина, — говорю я, и во мне сразу растет тревога. Здесь, за пределами реабилитации, наши отдельные миры сталкиваются и привносят неловкость. — Ты тоже член клуба?

— Вступил месяц назад, — отвечает он.

Я беру еще один стаканчик — наклоняюсь, наливаю воду и пью.

— Жажда? — говорит он.

— Жарко, — отвечаю я.

Я замечаю, как поблескивают капельки пота у него на лбу. Белое полотенце, наброшенное на его шею, напоминает шарф. Потрудившиеся бицепсы обтянуты эбонитовой кожей, ноги крепко стоят на земле после приседаний. Из него так и сочится уверенность, порожденная многими годами бравады и тщательного ухода за собой. Я втягиваю живот и упираю руки в разжиревшие бока.

— Я хочу попариться, ты как? — спрашиваю я.

— Я домой, — говорит он. — Может, в другой раз?

Я киваю, меня охватывает смесь облегчения и обиды. Он вытирает ладони о синие шорты. Однако в тот момент, когда он поворачивается и идет прочь, я чувствую себя брошенным — такое знакомое ощущение — и жалею, что он не сказал «да».

В парной трое мужчин обсуждают планы на вечер. Их бедра обмотаны полотенцами. «Гориллы в тумане». Один из них, заросший волосами, подвигает толстые ноги, чтобы пропустить меня, кивает и не без усилия втягивает носом горячий воздух, насыщенный парами мяты, хвои и эвкалипта.

Я сажусь на полок и откидываюсь назад. Натрудившиеся мышцы расслабляются, мята в воздухе раскрывает мне грудь. В голове постепенно появляется легкость, меня отпускает напряжение прожитого дня. Мысли устремляются к Кларе. Я вспоминаю, как она танцевала в тот вечер, когда мы познакомились, как вздымалось ее платье из красной тафты, как мелькали ее туфельки, как мужчины и женщины, собравшиеся в зале, с благоговением наблюдали за ней. А потом был тот поцелуй, первый из многих… «Я скучаю по тебе, любимая. Сюзанна считает меня глупцом. Убогим старым глупцом. Она считает, что влюблена…»

Дверь открывается, и после того, как клубы пара рассеиваются, я понимаю, что рядом со мной стоит Ветеран. Он стоит настолько близко, что я бедром чувствую прикосновение его ноги. Он наклоняется, подает мне бумажный стаканчик с холодной водой.

— Хорошего вечера. — Он улыбается, легко поглаживая меня по плечу. — Увидимся на следующей неделе.

— До встречи. — Я улыбаюсь, зная, что мужчины наблюдают за нами, настороженные столь интимным и довольно неожиданным проявлением заботы.

Когда дверь закрывается, я выпиваю воду и сминаю стаканчик. Я опускаю глаза, и новые клубы пара служат дымовой завесой против косых взглядов и перешептываний. В моем сознании снова оживает образ Клары в красном платье.

— Фантастика, — говорит Джек.