Эва Гарсиа Саэнс де Уртури - Жало белого города

– Вы желаете записать к нам ребенка? Сейчас уже поздновато, лето почти закончилось, но мы что-нибудь придумаем. Когда дело касается детей, всегда можно что-нибудь придумать. Большинству из них требуется всего лишь привить навыки обучения, – говорила она, усаживаясь в кресло, которое явно было ей великовато, так что крошечные ножки зависли в десяти сантиметрах от пола.

Мы с Эсти смущенно потупились и поспешили внести ясность.

– Нет, мы вовсе не… Я лишь хочу сказать, что мы не собираемся записывать ребенка или что-то в этом роде. Мы приехали из Витории, расследуем преступление, которое нас привело в ваш город. Я инспектор Руис де Гауна, – объяснила Эсти.

– Надо же, не ожидала! Кто-то из моих учеников попал в неприятности?

– Не совсем так. Мы ищем ученика, который учился у вас много лет назад, в восемьдесят девятом или начале девяностых. Нам сообщили, что он окончил вечернюю школу. Вы же были официальным учебным центром, не так ли?

– Все верно сейчас у нас только дополнительные занятия по разным предметам – подготовка к вступительным экзаменам оказалась рискованным делом. – Она встала со своего огромного кресла. – Так что за ученик? Можете назвать мне какие-то данные?

– Его зовут Нанчо или Венансио Лопидана, – сказала Эстибалис. – Вряд ли вы о нем помните, но, может, сохранились какие-нибудь документы…

– Нанчо Лопидана… Конечно, я его помню. Добрый – малый, отличный ученик. Он был нашей гордостью, а оценками на экзаменах поднял престиж всей школы, – сказала она, с ностальгией поглядев на стену, увешанную дипломами. – Погодите, поищу в архиве его личное дело. Придется смотреть год за годом. Это займет какое-то время.

Пожилая учительница покосилась на стену с архивом и потянулась к полке, висевшей на уровне ее бровей.

– Посмотрим…

Она надела очки, висевшие на серебряной цепочке, и принялась листать страницу за страницей, качая головой и слюнявя кончик пальца каждый раз, когда просматривала очередное дело.

Я вытянул шею: личные данные об учащихся вписаны от руки; на каждом деле наклеена фотография ученика.

– Может, вам чем-то помочь? – спросила Эстибалис.

– Нет-нет, ни в коем случае. Это личная информация о наших учениках, я не имею права нарушать устав, – пробормотала учительница.

Я покосился на напарницу, размышляя, вмешаться или нет, но та молча попросила меня не открывать рта. Лучше поддерживать с учительницей доверительные отношения, выражая готовность к сотрудничеству.

Полтора часа спустя, когда в мутноватые окна академии просочился свет фонарей старого города, а я в отсутствие мозговой активности изнывал от скуки, палец старушки задрожал, вертикально прижатый к какой-то бумажке, как к центру мишени.

– Нанчо Лопидана, вот он! – победно воскликнула она.

– Можно посмотреть на фотографию? – Я моментально вышел из состояния дремоты.

– Эээ… дело в том, что фотографии тут нет, – смущенно ответила учительница.

– То есть как нет? Тогда назовите номер удостоверения личности.

Женщина соединила пальцы рук и густо покраснела.

– Вы говорите, что Нанчо был прилежным учеником, здесь подтверждается, что он учился и получил аттестат о школьном образовании для лиц, достигших восемнадцати лет. Но как может не быть фотографии и номера паспорта? – настаивал я.

– Видите ли, я всегда тщательно выполняю все правила, но бывает так, когда от жалости просто сердце разрывается. В таких случаях надо быть гуманными и идти на уступки, не так ли? – Она занервничала.

Я отлично понимал, куда она клонит и каковы ее опасения.

– Мы пришли не для того, чтобы причинять вам неприятности. Нам лишь нужна информация, важная для текущего расследования. Какие бы формальности вы ни нарушили двадцать лет назад, мы с коллегой даем слово, что у нас нет ни малейших намерений сообщать об этом в Министерство образования или любой другой орган.

«Тем более что преступление, связанное с подделкой документов, потеряло силу за сроком давности», – мысленно добавил я, но вслух не сказал.

– Вы даете мне слово? Академия сейчас зарегистрирована на имя моего сына, хотя, как видите, он здесь не так часто появляется, и я по-прежнему всем занимаюсь…

«По правде сказать, вам давно пора на пенсию», – вновь добавил я мысленно.

– Но я очень боюсь, что ее закроют, а для сына это единственный источник существования.

– Нарушения нигде не будут зафиксированы, однако хотелось бы понять, почему такой щепетильный человек, как вы, позволил ученику сдавать государственные экзамены без удостоверения личности.

– Да потому, что у бедняги его не было. Паспорта не было. Впервые в жизни столкнулась с чем-то подобным: парню почти двадцать лет, родился в наших краях – и прибыл без единого документа… Получить его семейную историю я не смогла, но достаточно было его увидеть, когда он только приехал в Памплону и записался в академию, чтобы понять, что он из проблемной и малообеспеченной семьи. Ему хотелось учиться, получить образование, которое никто не удосужился ему дать. Поймите, я не имела права быть злой ведьмой, которая этому помешала бы. Подозреваю, что он пришел в Академию Хемингуэя, обойдя все образовательные учреждения Памплоны, и везде первым делом просили предъявить паспорт. У меня не было сил ему отказать, и я ни в чем не раскаиваюсь. – Она склонила голову, как девочка, пойманная на вранье.

– А можете устно описать внешность Нанчо Лопиданы, чтобы мы поняли, что речь идет об одном и том же человеке?

– Вначале, когда только появился, он был слишком уж полный, хотя с годами заметно похудел. Худоба ему, признаться, очень шла, укрепила уверенность в себе, сделала более доверчивым и открытым. Он не был высоким, как мой сын; думаю, рост у него был где-то метр семьдесят с небольшим. Не высокий, как вы, сеньор, не маленький, как вы, сеньорита, что-то среднее. Зато волосы, как у вашей напарницы, рыжие. В речи у Нанчо проскальзывало много местных деревенских словечек, от которых он избавился за время учебы. Пришлось постараться, чтобы парень не выглядел неотесанной деревенщиной. Поработали мы и над почерком: поначалу он писал крупными буквами, как первоклашка. Но он был невероятный любитель чтения. После того как я рассказала ему историю про знакомство моего деда с Эрнестом Хемингуэем, он принялся читать все его книги, отправился в кафе «Ирунья», где частенько бывал Хемингуэй… Так и вижу этого мальчика, а под мышкой – «По ком звонит колокол». Говорил, что мечтает стать редактором, чтобы переписать то, что другие написали под воздействием случайного импульса. Эти его слова показались мне очень любопытными. Он был взрослый ребенок, весьма зрелый и ответственный для своего возраста. Не любить его было невозможно.