Риа Фрай - Не ее дочь [litres]

Я встаю и отряхиваю джинсы, оглядываюсь, пытаясь понять, насколько они промокли, и тут слышу голос учительницы. Я напрягаю слух, внутри все переворачивается. Я подбираюсь ближе к опушке.

– Эмма!

При звуках ее имени мое сердце подпрыгивает. Я прижимаю руку к груди, словно могу успокоить хаотичное сердцебиение, и слушаю.

– Пришла твоя няня!

Я расслабляюсь. Няня! У нее есть няня! Иду обратно, держась в укрытии. Не удаляясь от рощицы, я могу добраться до домов слева.

Я отхожу достаточно далеко, чтобы никто из сада, не отгороженного забором, не увидел безумную женщину, пробирающуюся по лесу. Что я там увижу? Если у нее есть няня, возможно, жизнь Эммы не так уж плоха. Днем она в школе, а после с няней. Может, ужин и отход ко сну не настолько ужасны. А может, я вообще все не так поняла.

Но мне просто хочется последний раз на нее взглянуть. Увидеть, как она безмятежно и радостно играет. Хочется посмотреть на ее няню, удостовериться, что кто-то ее поддерживает. А потом взглянуть, как возвращается домой ее мать, и увидеть перемены в ее поведении: хотя бы одно объятье, руку на плече – что угодно, лишь бы убедиться, что девочка растет в благополучии. Я отсчитываю дома, разноцветные и разномастные. Четыре, пять, шесть…

Не знаю, увижу ли я ее, будет ли Эмма играть во дворе или ей уже не разрешат выйти из дома. Может, она что-нибудь перекусит? Или пойдет отдыхать? Или просто будет сидеть перед телевизором, пока не вернутся родители?

И внезапно я перехожу на бег, пытаясь не налететь на корни или ветки. Мне хочется добраться туда раньше них. Нога скользит и подворачивается, причем серьезно. Я замедляю бег, в лодыжке стреляет боль, но я все же двигаюсь дальше, стараясь успокоиться. Смотрю на часы – прошло всего несколько минут. Осталось три дома.

Я глубоко вдыхаю и рысью пролетаю последние дома, не обращая внимания на ноющую боль в ахиллесовом сухожилии.

«Почти на месте, – говорю я себе. – Почти».

Двор страшно запущен. Клочки травы по щиколотку. Задний двор многое говорит о жизни хозяев. Палисадник легче поддерживать в приличном виде. Его видят все и осудят, если он не будет вылизан. Но задний двор – все равно что дом внутри, о нем всегда вспоминают в последнюю очередь, это вместилище всех тягот дня.

Двор маленький, в форме тянущегося к леску прямоугольника. Забора нет, что удивительно, с двумя-то малышами. До рощи всего футов двадцать, и все хорошо видно. На земле валяются старые пластмассовые игрушки, словно кто-то рассыпал на траве кучу ненужных запчастей. Тут есть трехколесный велосипед с большим колесом (неужели такие еще производят?), пластмассовый детский столик со стульями, заляпанный грязью красно-желтый игрушечный домик, промокший плюшевый мишка и газонокосилка. На террасе пыльно и пусто, не считая пары резиновых сапог. Больше во дворе ничего нет – только гравийная дорожка, сарай и несколько потрепанных игрушек.

После пятнадцатиминутной пробежки я приседаю на краю леса и жду. Ощупываю лодыжку – не распухла ли она. Другая нога натыкается на что-то в грязи. Я поддеваю этот предмет мыском и понимаю, что это бусы. Беглый осмотр выдает еще несколько наполовину зарытых в землю игрушек. Значит, кто-то бывал здесь, в лесу. Эмма?

Я стараюсь ни к чему не притрагиваться, чтобы не исказить историю, рассказанную лесом. Снова смотрю на часы и с трудом разбираю время в сумраке под деревьями. Наверное, няня приведет Эмму домой, они скоро будут. Я воображаю, как Эмма болтает по пути, показывает няне свои рисунки, рассказывает о своих друзьях и что сегодня выучила. Больше всего в детях я люблю их ничем не сдерживаемую энергию, но, даже зная о ней, я не могу представить, чтобы Эмме такое нравилось. Она не настолько жизнерадостная, как я успела узнать за то короткое время, пока наблюдала за ней в аэропорту.

Жду пять минут, десять. И наконец слышу слева какие-то звуки и вижу бегущую по дорожке Эмму. Одну. Она тут же выскакивает на задний двор. Я прячусь, чтобы меня не заметили, и пригибаюсь еще ниже, дыхание сбивается. При виде Эммы на меня накатывается желание ее приласкать. При каждом взгляде на ее колышущийся красный бант. Все тот же красный бант и то же платье, и поношенные красные туфли. Это что, ее форменная одежда? Я пытаюсь вспомнить, носили ли форму другие дети в школе, но ничего такого вспомнить не могу.

Эмма забегает в игрушечный домик и с глухим стуком захлопывает дверь. Я высматриваю няню и вижу идущую по дорожке девушку с рюкзаком Эммы в руках.

– Эмма, я иду в дом.

Эмма молчит. Няня вздыхает и скрывается в доме. Я слышу, как закрывается дверь. Потом из игрушечного домика появляется Эмма и идет к пятачку газона. Она садится на траву и погружает пальцы в мягкую почву.

Я меняю позицию, чтобы лучше ее видеть. Смотрю, как взлетают и падают над ее головой клочки травы, словно конфетти. Мне хочется с ней поговорить, попросить ее подойти к лесу. Завязать разговор. Я просто хочу…

Хлопает задняя дверь, и появляется няня. Руки скрещены на груди, и даже с такого расстояния я могу догадаться, что означает выражение ее лица.

– Эмма Грейс, прекрати копаться в грязи! Ты же знаешь, твоя мама этого не любит.

Эмма вскидывает голову, ее руки застывают в воздухе. Она встает и вытирает ладошки о платье. И говорит что-то, чего я не слышу, а няня кивает.

Обе входят в дом, и я подкрадываюсь поближе. Не знаю, что делать дальше. Почему она всех так раздражает? Может, я чего-то не замечаю? Какую-нибудь скрытую черту характера, которая превращает ее в несносного ребенка?

Так я сижу целый час. Мне хочется писать. Сейчас начало лета, и солнце заходит поздно, но в этой местности солнце – это, скорее, абстрактное понятие, чем подлинное явление. Еще до наступления темноты подъезжает машина, высвечивая фарами деревья. Я прячусь подальше, чтобы меня не заметили, хотя я и так в полной темноте. Холодает, а мои черные джинсы до сих пор влажные. Нужно выбраться из леса до наступления вечера. Придется освещать путь фонариком в сотовом, а его свет может выдать меня бдительным соседям. Я подкрадываюсь к кромке леса, чтобы посмотреть, кто приехал – дерьмовая мамаша или дерьмовый папаша.

Из машины выходит дерьмовая мамаша, отстегивает малыша с заднего сиденья и идет к дому. Хлопает дверь. Потом тишина. Через несколько минут за машиной Эми останавливается еще одна, и дверь дома снова хлопает.

Я напряженно прислушиваюсь, но стоит удивительная тишина, даже соседские детишки не устраивают возню. Я замираю минут на десять, а потом задняя дверь открывается и выбегает Эмма – нет, вылетает. И вот она уже почти в лесу и направляется ко мне.

– Ох ты, черт! – шепчу я, наблюдая за ней, и скрючиваюсь в плотный комок. Красный шар на фоне черного вечернего неба.