Валерий Бочков - Медовый рай

Это были аквариумы со змеями.

Белка, сонно переступая, точно под гипнозом, тихо шла вдоль аквариумов. Подняв над головой лампу, она завороженно вглядывалась в темное стекло, за которым лениво раскручивали свои чешуйчатые кольца разбуженные светом гады. Толстая, как садовый шланг, змея подняла голову. Белка остановилась. Гадина, покачиваясь в плавном танце, нагло смотрела ей в глаза. Белка не могла двинуться, она разглядывала ювелирной красоты рубиновый узор, который затейливо вился по блестящему, как вороненый металл, упругому телу. Тонкий раздвоенный язык, будто пульсируя, появлялся и исчезал. Белка услышала высокий звук, не шипенье, выше и пронзительней — будто пар прорывался сквозь щель. Белка против своей воли приблизила лицо к стеклу. Змея, лениво, словно зевая, медленно раскрыла пасть. Два длинных тонких клыка, Белка вспомнила, что в них есть тончайшие каналы, по которым яд попадает в тело жертвы.

Бросок был молниеносен — Белка не увидела, лишь услышала тупой удар в стекло. По стеклу, как две слезинки побежали две капли яда. Белка отскочила, взмахнув руками. Лампа выскользнула и грохнулась на пол. Стеклянный абажур разлетелся вдребезги, керосин горящей лужей потек Белке под ноги.

Она выскочила из комнаты, старуха, увидев пламя, заорала, бросилась тушить.

— Питер! — Белка нагнулась к нему. — Тут должна быть больница! Мы найдем! Поехали!

— Погоди… — Питер с трудом приподнялся. — Это тайпан. Старуха сказала…

— Да какая разница! В больнице…

— Его яд в двести раз сильнее яда кобры…

— Что ты несешь? Откуда ты вообще…

— Когда в Ираке был… — Питер судорожно вдохнул, сипло, с трудом. — Я там не моджахедов боялся, не бомб, не мин… Змей. Весь Интернет излазил, все изучил. — Он закашлялся. — Эта дрянь самая ядовитая. Тайпан.

Из соседней комнаты послышался звон стекла, что-то гулко ухнуло. Дверь распахнулась, оттуда повалил белый дым.

Питер попытался встать.

— Ноги… — виновато проговорил Питер. — Ноги. Не ходят.

Белка вцепилась в его майку, потянула. Питер приподнялся, ему удалось встать на колени. Кое-как они выбрались на крыльцо, сползли по ступеням. В окнах бродили малиновые сполохи, на землю ложились багровые отсветы с черными крестами оконных рам.

Питер умирал. Белка сидела рядом, она гладила его плечо, и этот бессмысленный механический жест казался ей последней связью с ним, с его вытекающей жизнью.

С веселым звоном посыпались стекла — лопнуло среднее окно. Из него вырвался желтый язык пламени и начал лизать наружную стену. Двор озарился волшебным светом — каким-то таинственным и золотым, щебенка казалась мерцающим янтарем, щедро рассыпанным перед домом.

Питер бредил. Так казалось Белке. Питер говорил про Бога, про рай и про ад, Белка гладила его плечо, разглядывая сияющие осколки янтаря, раскиданные по двору.

— Он создал Адама и Еву и поселил их в Эдеме. Зачем? Почему? Там освободилось место после изгнания Люцифера и восставших с ним ангелов. Они были низвергнуты в ад. Люцифер — сын зари, могущественный ангел, ангел света, — какой же грех он совершил? Чем прогневал Бога?

Питер запнулся, судорожно хватая ртом воздух.

— Грех гордыни, вот какой грех. Он отказался служить Господу, и Тот низвергнул его в ад. Пророк Исайя… — Он закашлялся, хрипло, с надрывом. — Исайя…

Огонь забрался под крышу. Внутри дома пламя гудело, как в печке. Стало жарко, но отползти уже не было сил. Белка закрыла глаза.

— Сияющий ангел, сын зари, ангел света Люцифер явился Адаму и Еве в виде змеи. Змеи! Почему именно змеи? Змея — это яд, яд — это коварство. Вот почему! Люцифер влил яд в душу человека, человек пал. Люцифер не мог смириться с мыслью, что человек, создание из глины и грязи, займет в Эдеме его место. Гордыня… Опять гордыня.

Без паузы и тем же тоном — устало и тихо — он произнес:

— Холодно… Как тут холодно… Накрой меня, пожалуйста.

Между двух столбов на веревке сушились какие-то тряпки, Белка принесла, накрыла. Уже горел чердак, жесть на крыше казалась розовой и полупрозрачной. Как леденец, подумала Белка. Пламя прорывалось между листов жести, плясало, юрко взбиралось все выше и выше.

— Ты говоришь, что смысла нет, — Питер проговорил тихо. — Есть смысл. Во всем. Мы просто не хотим его видеть. Мы пытаемся найти смысл, а его надо понять. Понять головой, а главное… — он приложил ладонь к груди, — сердцем…

Белка хотела что-то сказать, но не смогла, в горле стоял комок.

— Когда ты будешь переходить границу, — он попытался улыбнуться, — я уже буду… там. Я за тебя замолвлю словечко.

Белка закрыла лицо руками. Плакать она уже не могла. Оказывается, есть предел всему — даже слезам. Она услышала, как с треском рухнула крыша, пламя, вырвавшись на свободу, победно завыло.

Питер затих. Белка расправила простыню, накрыла его лицо. Провела ладонью по складкам. Какой смысл? В чем он? Бедный, бедный добрый Питер.

Белка стянула с себя тюремный комбинезон, скрутила в тугой узел и с силой бросила в огонь. Голая и потная, уперев кулаки в бедра, она с минуту смотрела на пламя. Там, в ослепительной круговерти, возносились к небу пылающие замки, возникали и рушились восхитительные мосты, растекались рубиновые озера, в один миг вырастали огненные утесы и тут же рассыпались на миллиард сияющих звезд. Ад? Почему ад? И если это ад, то, может, все не так уж плохо.

Из вороха тряпок, что сушились на веревке, Белка вытащила старухино платье, большой ветхий платок бурого цвета. Платье оказалось огромным, Белка оторвала край от наволочки и завязала вместо пояса. Сев на землю, она расшнуровала правый ботинок, стянула с ноги. Засунув руку внутрь, ногтями подцепила стельку, оторвала ее. К обратной стороне стельки липкой лентой были приклеены две пластиковых карточки — кредитка «Американ Экспресс» и водительские права.

— Здравствуй, Айши Мунир, — пробормотала Белка, разглядывая фотографию на правах. — Теперь вся надежда только на тебя.

В тюремном фургоне не было ключа. Ключ наверняка остался в кармане у Беса. Вернуться в гараж не было сил, она просто не смогла себя заставить. Старухин пикап оказался открыт, ключ беспечно торчал в замке зажигания. Белка уселась, замирая, повернула ключ. Стартер покряхтел, мотор вздрогнул и завелся. Загорелись лампочки приборного щитка, дрогнули стрелки — бензина было почти полбака. Белка включила фары и медленно выкатила на проселок. Дорога уходила только в одну сторону, Белка оглянулась на догорающий пожар и нажала на газ.

Проселок состоял из ухабов и рытвин, этой дорогой, очевидно, никто, кроме старухи, не пользовался. Пикап скрипел просевшими рессорами, иногда шаркал днищем по сухой глине. Белка морщилась, как от боли, и скидывала скорость до десяти миль. Часы на щитке показывали невозможное время — восемь сорок пять. Согласно бортовому времени она покинула ферму в семь тридцать.