Эр Джейкобс - И вдруг тебя не стало

Наш адвокат позвонил позже.

– С учетом обстоятельств они делают вам конкретное предложение. Вы не оспариваете опасное вождение. Один год испытательного срока, один год с алкотестером для управления вашим автомобилем плюс судебные издержки и штраф. Хорошая сделка, Эмили. Предлагаю соглашаться.

Часть меня внезапно отвратила мысль, что похороны Паоло будут рассматриваться как разменная монета. Но другая рассчитывала на некоторые преимущества, ведь надо было понимать, что происходит.

Было и облегчение – я не попаду в тюрьму.

На следующий день я пошла в Совет по психологии – обсудить мою лицензию.

Зал заседаний, яркий свет, пот, оправдания.

Думаю, из-за того, что полицейские мне сочувствовали, ограничение было легким: год испытательного срока по моей лицензии, при условии, что я смогу найти руководителя, который будет контролировать всю мою работу.

На ум приходил только один человек.

Я смотрела на нижний край занавески в моей спальне, трепещущий под потолочным вентилятором, как крыло ската. Комната была погружена в такой глубокий мрак, что засветившийся экран моего зазвонившего телефона был будто ночник. Я вздохнула, когда увидела, кто звонит. Некоторые люди никогда тебя не бросают. На самом деле они даже становятся ближе, когда жить становится тяжелее. Марти был одним из них.

– Привет, Марти.

– Привет, – начал он, словно это я ему звонила и этот звонок был для него приятным сюрпризом. – Я просто узнать, как ты.

Я приподнялась на локте и потерла глаза.

– Я… не в лучшем виде.

Депрессия – как дно колодца. Вы смотрите на фигуры людей наверху и понимаете, что на поверхности по-прежнему есть мир, в котором вы привыкли жить.

Смех Марти был необыкновенно певучим, словно шум ветра. Я сразу представила себе его доброе лицо, когда он произнес:

– Ты не можешь лежать в постели вечно, подруга.

Было уже утро.

– Я знаю.

– Эмили.

– Знаю, знаю.

– Я слышал, тебя уволили с работы.

Я знала, что это случится, но все равно было неприятно. О таких вещах не напоминают, когда ты лежишь в постели.

– Как ты узнал? – спросила я.

Впрочем, это не имело значения. Марти знал половину людей в Нэшвилле. Было бы удивительно, если бы он не слышал о моей ситуации с работой.

Мы обсудили мой суд. Он означал арест лицензии психолога. Страшно подумать, как прозрачна иногда твоя жизнь. Ты думаешь, что ты единственный, кто знает, что происходит.

– Ты должна предоставить комиссии какую-то стратегию, – интуитивно предложил Марти. – Дай им знать, что ты хоть что-то делаешь с собой и находишься под присмотром.

– Разве?

– Да. Вот и я здесь. Через холл у меня пустой кабинет без психолога.

Я представила себе это здание – старое, обветшалое, но величественное. Здание книжного магазина, в квартале от Вест-Энда. Оно находилось практически через дорогу от Вандербильта – больницы, где я познакомилась с Марти при совсем других обстоятельствах.

Работать в офисе в этом здании, через холл от Марти, было бы идеальным вариантом. Я захотела этого, еще даже не увидев своего рабочего места.

– Марти, ты уверен?

По телефону мне показалось, что он пожал плечами.

– Я просто не знаю, что сказать. Спасибо?

– Поблагодаришь меня, когда приедешь.

Я вытерла слезы.

Впервые за три дня я приняла душ. Я стояла на одной ноге, как журавль, под холодной водой и чувствовала, как она смывает с меня усталость.

Мне стало легче. Я собрала волосы в мокрый хвост, надела повседневное платье и попыталась влезть в ботинки. Нога распухла и пульсировала, будто я ее надула. Боль исходила из самой плоти – обломки костей будто молили о том, чтобы их оставили в покое, чтобы они срослись. Я с силой вдавливала ботинок в мокрый пол, пока боль не стала невыносимой.

Моя лодыжка была скреплена штырем. У меня и раньше были травмы из-за занятий футболом, но ничего подобного со мной не случалось. Каждый шаг причинял боль.

Постоянное напоминание.

Я взяла из больницы прогулочный ботинок, который издавал странный щелчок каждый раз, когда я наступала на ногу. В первый день мне было все равно. Я думала, что теперь вечно буду жить в своей постели, в мамином доме. Но поскольку, похоже, мне предстояло кое-что сделать, природу этого щелчка надо было как-то вычислить, прежде чем он окончательно сведет меня с ума.

На кухне Энди лизал мне руку, пока я варила кофе. Я сказала маме, что иду к Марти. Перемещаться по городу мне теперь стало интереснее из-за всех ограничений и потому, что у меня теперь не было моей машины.

Мама направилась к двери, но остановилась.

– Знаешь, ты всегда можешь воспользоваться грузовиком в домике.

Она замолчала.

– Потом. Когда все уладится…

– Ха!

Я склонила голову набок.

Я давно научилась водить этот грузовик – черный «Форд Рейнджер» начала девяностых со сломанным одометром. Когда мне было пятнадцать, я делала пончики на его капоте; однажды врезалась боком в вяз; однажды даже пыталась перепрыгнуть на нем через канаву с моим двоюродным братом, у которого было ружье. Когда мы приземлились, он сломал два зуба. В колледже я целовалась с одним парнем в кабине, и мы размазали кетчуп по внутренней подсветке, чтобы «создать настроение». Когда я в последний раз проверяла грузовик, по краям лампы все еще торчали засохшие черные кусочки.

– Я проверю грузовик, если выйду, – ответила я маме.

В кладовке я нашла трость, принадлежавшую моему дедушке. Ту самую, которой он вытащил мою бабушку из реки. Деревянная, с резной ручкой наверху. Я проверила ее на прочность, навалившись всем весом. Может, это было не очень модно, но все лучше, чем на костылях.

Рядом лежало с полдюжины холстов, которые я начинала писать акриловыми красками. Зимняя ветка на синем небе в сумерках – темные цвета, горячий пепел, серая земля.

В парикмахерском салоне я попросила коротко меня подстричь и оставить только около дюйма.

– Пикси, – сказала она.

– Да, – подтвердила я.

Женщина подняла брови. Она принялась за работу, и флуоресцентный свет отражался на ее ножницах.

Когда я вышла, сразу провела рукой по голове и мельком увидела себя в окне салона. Мои волосы выглядели светлее и торчали в разные стороны: так мне хотелось выглядеть, когда я была моложе. Именно в этот момент я оставила надежду – как иногда выражаются – на лучшее прошлое.

Я снова запустила руку в свои липкие и теперь короткие светлые волосы и сделала глубокий вдох, обжегший мне легкие. А потом я сильно ударила себя по лицу. Достаточно сильно, чтобы почувствовать – моя щека покраснела. Я положила трость на тротуар, повернулась лицом к солнцу и подумала: «Хватит. Достаточно». Мне многое предстояло сделать.