Ирина Камнева - Морзист [litres]

Сейчас вентиляционный канал был абсолютно пуст: ни криков, ни шороха, ни топота колен. Наручники безжизненными змеями с клешнями вместо голов лежали на полу. Раскрытые все до одного.

– Настя!!! – заорал Мирон и схватился за голову, впиваясь руками в волосы. – Настя!!! – А потом вдруг сорвался и пополз вперед. – Быстрей!

– Стой! А если в другую сторону? – крикнул Мишка из-за моей спины.

– Тут кровь, свежая!

Мирон вдруг остановился, провел ладонью по полу и продемонстрировал нам свою трясущуюся руку с темно-красной полоской от пальцев до запястья. В этот момент мне показалось, что вены на его руке пульсируют какими-то сбивчивыми ударами, но толком ничего разглядеть не успел, как Мирон убрал руку и пополз вперед.

Вентиляция тряслась и дребезжала.

– Настя!!! – заорал Мирон еще раз и вдруг резко остановился, отдернув руки от пола.

Когда я выглянул из-за его спины, меня чуть не вывернуло на месте: Мирон наступил рукой на решетку, залитую кровью. Теперь с его ладоней капали багровые капли. Нет, не решетка это была, а огромных размеров мясорубка, через которую прокрутили что-то живое.

– А-а-а!!! – заорал Мирон во все горло, глядя на руку, и вентиляционная труба содрогнулась с новой силой. – Ты, урод, зачем ее оставил одну?

Мирон напролом полез к Степанычу, вовсю размахивая локтями.

– Иди сюда, урод!!! Иди сюда!!!

– Да я что? Ты сам ее оставил! – пролепетал Степаныч, пятясь назад.

– Заткнись, урод!!!

– Заткнитесь оба!!! – заорал я, услышав что-то внизу. – Посвети, там кто-то есть!!!

Мирон на секунду остановился, устремив на меня пронзительный взгляд. Его глаза раскраснелись, наполнились слезами.

– Давай, – сказал я ему, махнув на фонарик.

Мирон снял его с шеи и протянул мне. Я судорожно выдохнул, обернувшись на решетку. По спине и рукам словно забегали сотни маленьких муравьев. Она воняла, а свежая кровь так и блестела в неярком свете.

«Так не бывает, это блеф, – беззвучно шептал я, заставляя себя приблизиться к решетке. – Это блеф, это блеф, дешевый блеф, так не бывает…»

Меня снова пробрало судорогой. Дрожащей рукой я поднес фонарик ближе к решетке и наклонился над ней.

На меня смотрела голова. Я отшатнулся, громко втянув воздух:

– Там ребенок.

– Какой ребенок? – прошептал Мирон и, не отрывая от меня больного взгляда, пополз обратно.

Из вентиляции на меня смотрел какой-то мальчик. Кажется, он даже не моргал, и что-то в нем было безумное.

– Пацан!!! – чуть не плача, заорал Мирон, нависнув над решеткой. – Пацан!!! – Он ударил рукой о железные стенки. – Пацан!!!

Вентиляция затрещала, сверху послышалось лязганье железа. Мы заголосили, пытаясь остановить Мирона, но тот начал тарабанить по железу только сильнее. Его последний рывок – удар локтем о стену, и наш железный гроб полетел вниз.

Когда я открыл глаза и привстал на локтях, голова предательски загудела. Руки саднило от многочисленных порезов, кровь багровыми пятнами усыпала кофту. Все вокруг было каким-то нечетким, и я поначалу не мог ни на чем сфокусироваться. Душный и оттого теплый воздух окутал все тело, и я какое-то время просидел неподвижно.

Фонарик коротил: в нем что-то тихо шипело, а лампочка сбивчиво мигала, отчего комната погружалась во тьму то на секунду, то на три. Я дотянулся и подобрал его с пола.

Оглядевшись по сторонам, я увидел лежащих рядом ребят: очнулся только Мишка, остальные лежали неподвижно среди железных обломков.

Я приподнялся на коленях и подполз к Машке и оттащил ее чуть в сторону. Коснувшись теплой шеи сестры, я почувствовал удары пульса – скоро очнется. Вслед за мной Мишка проверил Степаныча и Мирона:

– Не сдохли.

Мишка похлопал их по щекам, но те и не собирались включаться. Машку я решил не трогать – может, только хуже сделаю. Ей сегодня уже по голове врезали, и вот опять. Пусть поспит. Наверное.

– Жестко мы… – прошептал я, поднимаясь на ноги.

– Грохнулись, – сказал Мишка.

Где мы? Странное помещение. Стены и потолок скрылись во тьме, а мебели, кажется, здесь вообще не было.

Я оглянулся и увидел плотно зашторенное окно. Точнее, мне хотелось в это верить. Ткань подрагивала, облегая маленькую фигурку, сидящую на подоконнике.

– Окно? – удивленно протянул Мишка сзади меня. – Да ладно? Мы не в подвале?

Мы переглянулись.

– И что это значит? – спросил я, осторожно ступая вперед.

– Что мы сейчас выберемся, – неуверенно пробубнил Мишка. – Там он ?

Сзади послышалась возня. Мирон очнулся. Мишка подбежал к нему, отодвинул обломки и помог приподняться. Мирон глухо откашлялся и оперся руками о колени, опустив голову.

– Где пацан? – сухо пробубнил он.

Мишка кивнул в сторону окна, и я осветил штору фонариком. Она продолжала подрагивать и вдруг начала чуть слышно всхлипывать.

Глаза Мирона округлились, а рот растянулся буквой «О».

– Окно…

Мишка кивнул мне, мол: «Давай еще».

С каждым моим шагом в сторону окна фонарик мигал все чаще, как будто сходил с ума, и мышцы живота вдруг сжались от плохого предчувствия. Что за светомузыка? Я чувствовал, что здесь что-то не так, но не мог понять что.

– Мальчик, – сказал я, но голос предательски дрогнул. – Слышишь меня, пацан? Ты там как?

Он ничего не ответил, зато всхлипывать перестал.

В тот же момент фонарик словно пришел в себя. Я был в полуметре от шторы, когда он перестал суматошно мигать и остался включенным. Я подошел ближе, взялся за край пыльной шторы и резко отдернул.

За шторой не было никого. И ничего. Почти ничего. Только кирпичная стена и подоконник, на котором лежал помятый черно-белый снимок, разорванный на две части. Сзади раздались удрученные возгласы пацанов вперемешку с ругательствами. Мирон от злости пнул железяки, с грохотом отлетевшие в сторону.

– Слышь, аккуратно! – крикнул я, чувствуя, как внутри все снова сжалось.

Он не задел Машку, но его неадекватность меня все это время сильно напрягала.

Мирон отмахнулся и сел на корточки, схватившись за голову. Его лоб рассек огромный порез, и, кажется, Мирон сейчас толком ничего не соображал.

Я опустился на подоконник и, повесив фонарик на шею, взял в руки две половинки фотографии. Мишка неспешно подошел ко мне и прислонился к стене:

– Я щас сдохну… Башка-а…

Я соединил две половинки вместе и разглядел на фотографии настоящую, я бы сказал, «бабскую армию», выстроившуюся в ровную шеренгу по росту, как на расстрел. В самом начале, слева, стоял долговязый мужчина – он и был почем-то оторван, а рядом – на второй половинке – увесистая барышня в пышном платье и шапке с пером. Прям Киркоров.

Но лицо у нее было таким мерзким, перекошенным и морщинистым, будто один из ее родителей был жабой и эта барышня его только что съела.