Ирина Камнева - Морзист [litres]

– Человеческая многоножка, – хмыкнул Мишка сзади меня.

– Мих, ты это… – начал я.

– Че?

– Да ты как мем.

– Типа смешной?

– Типа сначала смешной, а потом бесишь, – отрезал я, чувствуя, как меня начинает раздражать абсолютно все: начиная от пыли, которая летела в нос и глаза, и заканчивая всем этим дерьмом, в которое мы по уши влипли.

– Так я обстановку разрядить, – промямлил Мишка. – О, песню вспомнил: я хочу, че-то там, ля-ля, на мой стиль собачки! В-о-у-у! У-у-у!

– Это у тебя нервное, – ответил я. – Когда я экзамен по матану писал, мне тоже ржать хотелось само по себе.

Мирон усмехнулся и пробубнил себе под нос что-то вроде «дебил».

– Слышь! – протянул я.

– Так это, мы ж все вместе, – начал Мишка. – Вот если бы я один был, то уже бы давно пересрался, а так-то… Я, может, последним минутам жизни радуюсь. – Он кашлянул и замолчал.

– А мне всегда хотелось по вентиляции полазить, – сказала Машка дрожащим голосом.

– Ме-ечты сбыва-аются-я… – тихо пропел Мишка.

– А я всегда мечтал не сдохнуть в шестнадцать, – ответил я, перебив Мишку.

– И не сбыва-аются-я… – допел он и вновь неловко кашлянул. Понимал, наверное, что всех от него уже тошнит. По крайней мере, меня.

– Ну, я в смысле, что прикольно было бы по вентиляции в магазе или там в школе полазить, – сказала Машка.

– И зачем? – спросил я.

– Ну, не знаю. Подглядывать за всеми, подслушивать, как в фильмах…

– Ага, а потом такая высунешь голову, и «ку-ку ёпта!», – усмехнулся Мишка.

Вдруг откуда-то сзади донесся голос Степаныча, но крикнул он так тихо, что было невозможно ничего разобрать.

– Стойте! – скомандовал Мирон, и мы замерли, прислушиваясь. – Че это? Показалось?

– Степаныч вроде, – ответил я, пытаясь услышать хоть что-то кроме тяжелого Мишкиного дыхания. – Слышь, ты не дыши так, а!

Мишка с шумом вобрал в себя воздух и перестал сопеть, как паровоз. Я вспомнил Верзилу, который издавал похожие звуки у меня над ухом еще в подвале, и спину вдруг пробрала дрожь.

«Ре-э-ата…» – эхом прокатилось по железным лабиринтам.

– Твою мать, а! – пробубнил Мирон, нервно вертя в руках фонарик. – Ему Настюха надоела или че?

Конечно, мы не оставили ее одну. Степаныч сказал, что посидит с ней, пока мы будем искать решетку, чтобы спрыгнуть вниз.

«Э-э… Ы-ы д-е-е?» – вновь послышалось из вентиляции.

– Степаныч! – крикнул Мишка. – Ползи на мой голос, братан!

– Ага, на твой голос, – буркнул Мирон, собираясь с мыслями. – Давайте назад, че у них там…

– А вдруг это не Степаныч? – тихо спросила Машка.

– Да ладно, кто еще? Его же голос, – ответил Мирон, напряженно вглядываясь в ту сторону, из которой доносился крик, словно ожидая увидеть кого-то в темноте лабиринта. – Все, давайте назад.

Мирон передал через меня фонарик Мишке, оказавшись в конце «человеческой многоножки», и мы поползли за новым предводителем.

Через несколько секунд в вентиляции послышались глухие частые удары, движущиеся нам навстречу.

– Степаныч?! – неуверенно крикнул Мишка и покосился на нас. – Ребят, а вдруг реально не он?

Мы притихли, не решаясь сдвинуться с места, пока кто бы то ни был двигался нам навстречу. Я чувствовал напряжение во всем теле, но мысль о том, что первым съедят Мишку, успокаивала меня. И плевать я хотел на всю эту мораль и нравственность.

– Степаныч! – позвал Мишка, напирая на меня всем своим весом. – Блин, это… А не пора нам валить отсюда, а?! Слышьте?

– Да подожди ты, – прошептал Мирон.

– А, да конечно! Ваще без бэ, чувак! – возмущенно ответил Миха, стараясь говорить тише. – Лезь вперед и жди сколько хочешь.

– Ваще без бэ, чувак! – передразнил его Мирон и ринулся напролом через нас с Машкой, вовсю орудуя локтями и тяжелыми коленями.

– А-а! Да Мирон, твою мать! – прошипела Машка, пытаясь вылезти из этой «мясорубки».

Фиг знает каким чудом Мирон протиснулся через меня и навалился на Мишку, который от неожиданности выронил фонарик из рук.

– Да ты дебил? – шипели мы в один голос.

Вдруг вентиляция затряслась еще сильнее, и я отчетливо услышал топот колен и ладоней, который был уже совсем близко.

– Да слезь ты с меня! – прохрипел Мишка, пытаясь дотянуться до фонарика, который с шумом покатился по трясущейся вентиляции в противоположную сторону.

Вдруг пацаны резко втянули в себя воздух и попятились на меня: из-за Мишкиного плеча я разглядел лысую голову, блеснувшую в свете фонарика.

– Ох… Я вижу свет, – послышалось знакомое постанывание. Лысая голова приблизилась, и в ней я узнал старого доброго Степаныча.

– Дя-ядя! – облегченно выдохнул Мишка и потянулся к нему за фонариком. – Степаныч, блин! Как я рад, а! Ты б знал.

– Ты на хрена приперся-то? – начал шипеть Мирон из-за Мишкиной спины. – Щас бы разминулись и ползали как дебилы друг за другом!

– Да мы записку нашли Настину, – ответил Степаныч, пытаясь отдышаться. – Я вас… звал…

– Да ладно? – нервно усмехнувшись, переспросил Мирон.

– Реально? Ох-хо! – гоготнул Мишка, расплывшись в нездоровой улыбке от уха до уха. – Реально нашли? А где? Прям такой же свернутый комок? А то, может, это наш.

– Нет, не наш. В щель между стенками закатился. Может, выплюнула да и забыла…

– Ну, тогда вперед, че встали-то? – сказал Мирон, пихнув Мишку, и движение возобновилось. – Ты как ее одну-то оставил, дядя?

– Так она сама и… – начал Степаныч, но вдруг его перебил пронзительный визг, эхом прокатившийся по вентиляции, – попросила.

– Настя, – произнес Мирон.

Одного его взгляда было достаточно: мы рванули вперед, с грохотом перебирая ногами и руками. Визг перерос в истошный вопль.

Сердце с каждой секундой ускоряло темп, я плохо соображал в этой давке, но Настин вопль держал меня под контролем. Она не стала бы орать просто так, я чувствовал это.

Вдруг крик резко оборвался, когда вентиляционный лабиринт разошелся в две разные стороны: направо и налево. Мы остановились, повисла короткая пауза: в вентиляции воцарилась гробовая тишина, без единого шороха, словно кто-то отключил Настю одним щелчком пальцев, и от этого стало, мягко говоря, не по себе.

– Да вы куда?! – крикнул Мирон у меня над ухом, когда Мишка вслед за Степанычем свернул направо. – Налево надо, я помню!!! Фонарь, быстро!!!

– Сзади бы никого не было, – услышал я бурчание Степаныча, который теперь оказался в самом конце.

А мне вот, наоборот, хотелось, чтобы этого несчастного журналюгу кто-нибудь укусил за задницу: может, хоть тогда он включится и перестанет мямлить и трястись, как дворняга в сибирские морозы.

После очередного поворота в свете фонаря я узнал то самое место – наше место. Можно сказать, обжитые стены, с размазанной по ним ДНК недавних заложников: кровь засохшая осталась от наших голов. Но была и свежая – на месте, где раньше сидела Настя.