Стейнар Браги - Ката

Она поняла, что сделала не так: не произнесла речь . Коль скоро Ката – начальник смены отделения, то как бы само собой подразумевалось, что она должна была произнести речь, когда самый ответственный и понимающий сотрудник сбегает от нее в Коупавог. Ката незаметно сказала Инге «Тсс!» – и по ее жестам поняла, что та хочет поговорить с ней с глазу на глаз: Инга явно собиралась пойти на поводу у своей всеподавляющей скромности и не позволять никаких речей.

– Я произнесу речь, – оповестила всех Ката и тотчас начала.

Она вспомнила точное число жертв Батори – разумеется, оно было неизвестно, но, по всей вероятности, с 1586 по 1610 год от ее рук погибли 650 девушек; по причине высокого общественного положения Батори не казнили, а замуровали в ее собственном замке. Затем сказала, что одно время пыталась звать Ингу с собой на фитнес, но та не хотела. «Такая уж она у нас, Инга: ни на фитнес, ни в бар не ходит – а в церковь и подавно! Просто непонятно, как она живет: всегда хочет только помогать другим – а больше ничего ! И ее муж, Пьетюр, тут не исключение!» Вспомнила об исследовании Пьетюра, посвященном креветкам, и засмеялась.

Зал молчал – но по-доброму, и Ката продолжила. Взяла с подноса бокал, пригубила и начала вспоминать, как они с Ингой познакомились в отделении; Инга с самого начала была молчаливой, доброй и ответственной…

– И всегда такой и останется! И с тяжелыми пациентами она сидит – и не устает. Просто устали не знает! Ни в чем, кроме канцелярской работы. Поэтому начальником сделали меня, а не ее. А она не хотела – вот и указала на меня. Всегда такая добрая, а уж ласковая настолько, что всех остальных просто посрамляет… Но она делает еще кое-что. Каждый раз, когда кто-нибудь имеет несчастье умереть, вырезает из газеты «Моргюнбладид» некролог и наклеивает в специальную тетрадочку, но только своих больных. В смысле, Ингин конт-ИНГ-ент. А что нового у твоей бабушки? – со смехом спросила Ката.

Ее прошиб пот, внутри нее все по-странному играло и резвилось, мысли связывались неожиданным прихотливым образом; например, читала ли она «Салку Валку» Халльдоура Лакснесса в колледже? Их с Ингой семьи были излюбленным и хорошо знакомым предметом для обсуждения.

Аульврун перебила ее речь и сказала, что хватит; по залу прошел ропот, и Аульврун с Ниной – молодой наштукатуренной дурочкой, которая училась на медсестру по упаковкам телятины в супермаркете – вывели ее в коридор и дали попить воды. Ката потребовала еще шампанского, а они велели ей подождать врача.

– Если мне сейчас что-то и нужно, то не врач, – она помотала головой. – Нет уж, приведите мне лучше венгерскую графиню! – Сказала, что хочет в туалет, но вместо этого вышла из отделения и заскочила в лифт, который закрылся в тот же миг, когда Аульврун побежала догонять ее.

Ката поднялась на лифте на пятый этаж и с помощью своего волшебного пропуска вошла в то отделение, где работала на заре времен. Большинство медсестер были ее приятельницами, но она никого не встретила. Прошмыгнула мимо палат и нажала на дверную ручку операционной № 5, как будто шла туда по делу. Принявшись тереть руки над раковиной, заглянула через окошко в саму операционную, где стояла свита Батори, склонившись над красным склизким отверстием, распяленном сальными крючьями. Все они были в длинных зеленых одеяниях и масках, но Тоумаса Ката узнала сразу: он держал себя более прямо, чем другие, и, казалось, ему было приятнее в этой обстановке.

Она надела маску – а перчатки не стала, – толкнула внутреннюю дверь и прищурилась от яркого света. Звучала музыка: «Токката и фуга» Баха, излюбленная мелодия Тоумаса на протяжении десятилетий (а от Стрейзанд он никогда не был в восторге). Проходя через комнату, Ката прихватила с подноса скальпель, сощурила глаза и со всей силы вонзила его в спину Тоумасу.

Он издал сдавленный крик, развернулся и стал пятиться от нее. Она – за ним и снова ударила. Сказала что-то про Валу – но это было уже неважно, они за свою жизнь уже наговорились. Затем ударила его скальпелем в живот, один раз и второй; кто-то схватил ее сзади, но она вырвалась, дернув рукой в сторону женщины, сорвавшей с себя маску. Та велела Кате успокоиться и посмотреть ей прямо в глаза, но Ката эту уловку знала: она не буйный пациент, которого надо утихомирить и заставить спать, – а вменяемая мать, защищающая свою дочь .

Она выбежала из операционной, выронила скальпель, задвинула дверь столом и ринулась вон из отделения. С помощью своего пропуска выбралась в коридор, который вел вниз, в приемный покой, а оттуда – на улицу. Моргнула – и вот она уже сидит в машине, моргнула еще – и едет вдоль берега. Ноги и все тело онемели; машина двигалась между столбов и фонарей. Ката вынула сигарету, но вставить ее в рот не смогла и увидела в зеркале, что до сих пор сидит в маске. Она стрясла ее вниз – и тут же на боковом стекле выступила трещина и машину отбросило в сторону. Ката затормозила, но продолжала ехать. Моргнула – и вот она уже на парковке возле здания с вывеской «Склад».

При входе никого не было. Канцелярия справа была закрыта, только красные лампочки мигали в темноте. Ката осторожно шагала по освещенным коридорам и вглядывалась в номера в их конце. На ключе, который она держала в руке, было написано 220, 22 или 12 – она забывала это тотчас, как только поднимала глаза, чтобы взглянуть на таблички с номерами. Воздух в помещении был холодным.

В одном из коридоров послышался шум; заглянув за угол, Ката увидела спину человека в униформе, который говорил что-то, склонив голову на плечо. Она на цыпочках ушла прочь и принялась вставлять ключ в замки на дверях с теми или другими номерами; наконец одна дверь открылась. На потолке зажегся ослепительно-белый световой луч-меч, осветивший ее вещи, сваленные в кучу на полу: мячик, бывший одновременно фотоаппаратом, коробку с флейтой, фотоальбом, кукольный домик, косметичку и чемодан с одеждой, который она собиралась взять с собой к Кольбрун, но в итоге, очевидно, оставила здесь. Так как было холодно, Ката открыла этот чемодан, надела первый попавшийся свитер и другую одежду, пожевала таблетки от аллергии из коробочки, которую захватила с собой из машины, и села на чемодан. Чтобы уж наверняка впасть в забытье, проглотила еще несколько таблеток, пока их совсем не осталось.

Тогда она легла на спину и стала смотреть в потолок – и ждать.

«Что я сделала? – вдруг спросила себя Ката, вновь села и осмотрелась вокруг. Она была не дома, не в жилище своих родителей, не в объятьях Тоумаса, в комнате Валы или у Кольбрун дома. Она находилась в незнакомой светлой комнате; стены были ползучим туманом, а тело – таким по-странному тяжелым, и его было трудно передвигать. На полу под ней был крошечный домик, и она парила высоко над ним, а потом спустилась на землю рядом. Комнаты, каждая в отдельности, были словно воспоминания из другой жизни. Когда Ката закрыла глаза, перед ней предстали все квартиры, в которых ей довелось пожить на своем веку, расположение комнат относительно друг друга, тишина в каждой из них. Все они купались в мягком свете – ни холодном, ни теплом, словно свет зимнего солнца, которое робко заглядывает в окно во вторник утром. В таком большом количестве мест Ката не жила; она порхала по комнатам в доме своего детства на взморье Айиссида, по подвалу на улице Лёйваусвег – их первом с Тоумасом совместном жилье, по большому типовому дому на окраине Бостона, по дому на Мысе. Во всех этих местах она различала очертания пейзажа за окном, в также видела мебель, украшения, царапины на паркете, потертости на диванах, и могла, когда хотела, сильнее проявлять определенные вещи, словно они лежали у нее на ладони.