Александр Пелевин - Покров-17

— В том числе. Эту хитрую жопу давно пора было прищучить. Я не верю ни одному его слову. Прикидывается вежливым интеллигентом, мать его, а сам — гниль, мразь предательская. Ему не здесь место, а там, в Москве, среди этих, которые строят новую Россию для себя. Ничего, ничего. Теперь вся эта шваль будет сидеть под шконкой и не рыпаться. Будут искать лекарство. А не найдут — сдохнут. И мы все сдохнем. И ядерную бомбу, нахуй, на весь этот город.

Полковник злобно сжал в руке стакан и резким движением опрокинул водку в себя. Закусывать не стал.

Потом взглянул на меня помутневшими глазами.

— Ты же понимаешь, что я тут теперь хозяин всего? Это мой город. Захочу — уничтожу в пыль и прах. Захочу — спасу. А что сдохну, так и пускай.

Я отставил стакан в сторону. Опять начало тошнить.

— Пал Вавилон великий с его бесконечным днем, — зачем-то проговорил я, глядя в стол перед собой.

— Что?

— Ничего. Вспомнилось. Так говорил тот парень, Капитан. Мне захотелось в туалет. Извинился, встал из-за стола, пошел к коридору и почувствовал, что водка всё же дала в голову сильнее, чем казалось. Слегка пошатнулся, оперся о стеночку, вышел в коридор.

В плохо освещенном туалете воняло мочой. Я едва не поскользнулся на скользком кафеле. Из крана в раковине размеренно капала вода.

Сделав всё, что нужно, я подошел к раковине, над которой висело треснутое зеркало с жирными разводами, выкрутил кран на полную — воды не было, только капли. Наверное, это ручка для горячей воды, да, откуда же ей тут быть. Повернул другую. Полилась узкая ржавая струйка, пахнущая отчего-то рыбой.

Кое-как умыл руки, набрал в ладони воды и опустил лицо.

Вода, пусть даже такая, хоть как-то освежала. Было бы лукавством сказать, что это приводило мысли в порядок, но, кажется, стало чуть получше.

Я поднял голову и увидел, что зеркало стало абсолютно черным.

Будто покрыто копотью.

Почему так? Только что я видел в нем свое отражение.

Я натянул рукав свитера на кулак, провел им по черной поверхности. Часть сажи со скрипом оттерлась, появилась гладкая зеркальная полоска.

Я стал тереть дальше круговыми движениями, еще несколько раз провел рукавом по зеркалу, почти очистив его.

И увидел, что за моей спиной стоит человек.

Солдат в грязной шинели с полевыми петлицами. С винтовкой за спиной.

В пыльной каске, с черным от копоти лицом и приоткрытым в ужасе ртом.

Он смотрел через отражение в зеркале прямо на меня, нет — в меня, и даже сквозь меня, и сквозь зеркало, и сквозь самого себя. Взгляд его синих глаз, пустой и страшный, пробрал до самого позвоночника.

Я обернулся.

Сзади никого не было.

Снова повернулся к зеркалу.

Вместо солдата на его месте стоял ребенок.

Лет пяти, белобрысый, в заляпанной красной футболке с Дональдом Даком и помятых детских шортах. С большими синими глазами.

Я отшатнулся от зеркала и вновь обернулся: но ребенок не исчезал, как тот солдат, он точно так же стоял на месте, сунув руки в карманы и с интересом глядя на меня.

Что за?..

Откуда он?

— Ты кто? — спросил я.

Ребенок сделал расстроенное лицо и ответил тихим, тонким голосом:

— Тебе опять плохо, да?

— Мне? В смысле…

— Тебя бабушка звала на кухню телевизор смотреть, — сказал ребенок. — Там Ельцина опять показывают.

— Какая бабушка… — пробормотал я.

Присел перед ним на корточки, стал вглядываться в его лицо. Маленькое, круглое, с обеспокоенными глазами, будто он чего-то боялся — но чего? Меня?

— Тебя как зовут? — спросил я.

Ребенок вздохнул и терпеливо ответил:

— Саша.

Танки!

Они надвигались неумолимой серой массой, взрывая гусеницами снег; с ними шли немцы в длинных шинелях, вскинув наизготовку автоматы и ружья.

— Их там дохрена! — крикнул кто-то.

— Не ссать! — раздался позади голос лейтенанта Старцева. — Всем занять позиции!

Селиванов обернулся вправо: на дороге артиллеристы готовили к бою полковую пушку.

Рядом с ним в снег залег боец с противотанковым ружьем.

— Щас мы им… — сказал солдат то ли Селиванову, то ли самому себе.

— Не стрелять! — крикнул кто-то сзади. — Ближе пусть подойдут!

Мы же не сможем, думал Селиванов, мы же не удержим, ведь их там тьма, целая тьма…

«А ну брось эти мысли», — сказал он себе.

Танки приближались, и уже можно было разглядеть черные кресты на броне, бортовые номера и короткие пушки.

Игнатюк занял позицию справа от Селиванова, а за безымянным бойцом с ПТРД расположился Пантелеев. Остальных пока не видно — значит, рассредоточились где-то дальше.

Селиванов увидел, как один из танков, подойдя еще ближе, встал, и немцы рядом с ним залегли в снегу, а башня стала медленно поворачиваться. Дуло остановилось, глядя прямо на него.

Что-то вздрогнуло внутри, участилось дыхание. Захотелось зажмуриться, но нельзя, нельзя закрывать глаза, когда…

Гулко бухнуло вдалеке, будто выбило пробку из бутылки, взвился серый дымок у ствола, и через долю секунды грохнуло прямо над головой, оглушив, ослепив, засыпав грязным снегом и крошевом красного кирпича.

Селиванов понял, что лежит лицом в снегу, мертвой хваткой вцепившись в винтовку, и не видит ничего перед собой. Разлепил глаза. В голове гудело.

«Жив… жив… жив…» — стучало в мозгу с каждым ударом сердца.

— Дер-р-ржать позиции! — заорали сзади.

Вновь громыхнуло, но уже совсем рядом, где-то справа. Это ударила полковая пушка. Возле одного из танков вздыбился белым фонтаном снег, немцы рассыпались в стороны. Мимо.

— Заряжа-а-ай! — раздалось со стороны дороги.

Танки продолжали движение на поселок.

— Артиллерию подогнать! Артиллерию! — ревел сзади Старцев, видимо по связи. — Нам же тут крышка совсем! Когда? Сколько? Да их тут больше двадцати штук! Короткова мне! Короткова!..

И вновь прогремело оглушающим ударом где-то рядом, опять засыпало снегом и кирпичом.

А вслед за грохотом раздался нечеловеческий вопль.

— Нога-а-а! Нога-а-а! А-а-а-а!

Не думать, не думать, не думать ни о чем, говорил себе Селиванов, и сердце его колотилось, и вздулись виски, и высохли губы.

Бахнул выстрел совсем рядом — это боец с ПТРД, прицелившись, спустил курок.

— Попал, сука! — прошептал он.

В самом деле, один из танков остановился и закрутил башенкой: порвало гусеницу.

Но что теперь один выстрел?

Снова ударила полковая пушка, и еще один немецкий танк остановился в клубах черного дыма. Кажется, выстрелом ему свернуло башню.

И опять громыхнуло со стороны поля, опять оглушило, опять засыпало.

И снова страшные вопли сзади.