Лейла Аттар - Бумажный лебедь

– Ложитесь вместе. Сьерра ночует тут впервые. Вдруг испугается, проснувшись?

На меня навалилась усталость. Больше всего на свете я хотела забраться в кровать. И Дамиан прав: Сьерра не привыкла спать вдали от дома.

Не дождавшись ответа, он сказал:

– В ванной есть чистые полотенца и новая зубная щетка. Тебе нужно что-нибудь еще?

Да. Я хочу, чтобы все стало как прежде, чтобы мы снова были вместе и не расходились по разным комнатам.

– Спокойной ночи, Дамиан.

– Спокойной ночи, Скай. – Он закрыл за собой дверь.

Я упала пластом рядом с дочкой.

Комната больше не выглядела девчачьей. Розово-кремовые обои уступили место другим, с яркими цветными пятнами на светлом, нейтральном фоне. Одну из стен занимала меловая доска, испещренная партиями в крестики-нолики. Крестики Дамиана, нолики Сьерры. Встроенные книжные полки остались прежними, разве что Дамиан обновил на них краску. Мой взгляд задержался на бумажных лебедях, рядком выстроившихся на полке: забавная вереница корявых поделок Сьерры. Я удивилась, насколько они с Дамианом сблизились за столь короткое время. Комната выглядела так, будто оформлением руководила дочка. Во всем здесь чувствовался ее характер.

Я встала с кровати и собралась уже снять брюки, как вдруг увидела за окном Дамиана. Он шел по дорожке, ведущей к зданию, где раньше жила прислуга. Силуэт исчез за деревьями: немного погодя в одном из окошек флигеля зажегся свет. В комнате МамаЛу. Я пошла чистить зубы, гадая, что задумал Дамиан. Когда я вернулась, огонек все еще горел. Немного поразмыслив, я надела туфли. Мне захотелось увидеть комнату, где жила МамаЛу. Она отказывалась впускать меня туда – мол, не следует мне гулять у флигеля. И вот наконец представился случай туда зайти.

Дверь была открыта.

– Дамиан? – Я заглянула в комнату.

Его там не оказалось.

Передо мной предстала тесная комнатка, почти без мебели. С потолка свисала одинокая лампочка. На заправленной кровати грудой лежала одежда. Жестянка с надписью «Лаки Страйк» покоилась на полке видавшего виды комода. Дамиан бережно хранил коробочку – последнюю нить, что связывала его с матерью.

Теперь я поняла, почему МамаЛу не хотела показывать мне свое жилище. У меня в голове не укладывалось, что она вместе с сыном ютилась в крошечной каморке, когда множество комнат в особняке пустовали. В отличие от Дамиана, в детстве я не понимала, какая пропасть лежала между нашими семьями. Он же познал обратную сторону соседства с богачами на собственной шкуре. Поэтому ему не позволяли приходить ко мне на день рождения, поэтому он сидел в буфете, в то время как меня обучали на дому. На его месте я бы возненавидела жизнь в тени шикарного особняка, возненавидела богачей, их яства, сверкающие автомобили и вечеринки с громкой музыкой. Я бы не выдержала, если бы мама оставляла меня одну, чтобы сидеть с другим ребенком, а Дамиан относился к этому спокойно. Он полюбил меня. Не жалуясь, не завидуя, он принимал свою участь как должное – и продолжал принимать, пока у него не отобрали последние крохи.

Стоя в комнате, которую Дамиан делил с МамаЛу, я словно оказалась на его месте, почувствовала, каково это – когда тебя разлучают с матерью. Ее увели прямо посреди ночи. Видел ли он? Или было слишком темно? В какой момент он утратил веру в людей – ту, с которой рождается каждый ребенок? Смахнув слезы, я повернулась к двери – и тут вошел Дамиан, вытирая лицо полотенцем.

Увидев меня, он застыл.

– Что-то случилось?

Я помотала головой. МамаЛу была права: лучше бы я сюда не заходила.

– Скай.

Его голос чуть не лишил меня воли. Дамиан выглядел твердым как скала, но под этой маской таились глубокие чувства. Он не знал полумер. Когда ненавидел, то ненавидел всеми фибрами души, а когда любил… Господи, когда он любил, он произносил мое имя вот так – тихо и нежно, словно шептало его сердце.

– Что ты тут делаешь? – спросила я.

– Сплю.

– Спишь… здесь?

Я огляделась. Теперь стало понятно, почему на кровати лежала одежда и почему он вошел в одних трусах. Я чувствовала тепло его кожи – словно в комнате растопили маленькую печку.

– А почему ты…

Я и сама поняла, почему Дамиан променял шикарную спальню в особняке на каморку во флигеле. Он считал, что не заслуживает роскоши. Он думал, что недостаточно хорош. Да, он купил и отреставрировал усадьбу, а ночевать приходил сюда – в комнату, где когда-то чувствовал себя любимым, где его не пожирала вина. Каса Палома предназначалась мне. Дамиан хотел восстановить все, что, как ему казалось, у меня отнял.

Ответишь ты «да» или «нет» – все равно останешься моей.

В глазах у меня защипало. Я молча уставилась себе под ноги; слова комом теснились в горле.

Я протянула Дамиану руку.

– Пойдем домой.

Два слова все-таки вырвались. Я не могла их больше удерживать. Любовь к Дамиану не сулила мне ничего хорошего, но не любить его значило умереть.

Я не стала дожидаться ответа – просто взяла его за руку и, выключив свет, повела в особняк.

– Стой, – попросил он у дверей. – Я не…

– Я люблю тебя, Дамиан. И всегда любила только тебя. Это твой дом. Твой, мой и нашей дочки.

– Но ты же говорила…

– Я много чего наговорила. И тебе, и себе самой. Но всякий раз вспоминала твои слова: «Любовь не умирает». Так и есть, Дамиан. Я никогда не переставала любить тебя – с тех самых пор, как мы были детьми. Мое сердце всегда приводило меня к тебе.

Какое-то время Дамиан молча смотрел на меня. Он получил то, о чем мечтал, однако столкнулся с нежданной преградой. Ему предстояла финальная битва – с самим собой. Заслужил ли он любовь и прощение? Он должен был решить сам.

Он прижался своим лбом к моему и закрыл глаза.

– Я так устал, güerita . Устал притворяться, что могу жить без тебя, хотя одному мне невыносимо. Скажи, что все закончилось. Что это навсегда – ты, я и Сьерра.

Поцеловав его, я прошептала то, что он хотел услышать, и его тело расслабилось, словно тяжкий груз наконец-то свалился с плеч.

– Я хочу запомнить этот миг, – сказал он, крепко меня обнимая. – Если даже я сегодня умру – я умру, вспоминая, как держал весь мир в своих руках.

Мы поднялись в большую спальню. Дамиан захлопнул дверь, и я занервничала. Я никогда не могла предугадать его действий. Он как маэстро играл на моем теле – порой это был дикий, животный ритм, порой – филигранно исполненная рапсодия.

– Раздевайся и ложись, – велел он.

Я послушалась, волнуясь и дрожа от предвкушения. Я ни с кем не спала восемь лет, а мое тело изменилось после родов. Я сняла бюстгальтер, а топ оставила.

Кровать скрипнула, когда Дамиан лег рядом. Обняв меня за плечи, он прижал меня к груди. Я почувствовала щекой его теплую гладкую кожу. Боже, как мне не хватало его запаха, его прикосновений, мерного стука его сердца.