Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Я не могу определить погоду. Небо почти всегда одинаковое – бледно-голубое, а деревья в поле видимости вечнозеленые.

«Эта зима очень теплая», – объясняет мне брат.

Мне понравилось, что Уилф сказал об этом. Рубен смущался говорить о таких обычных вещах.

«Так что дальше?» – спросила я.

«Она подписала сообщение полным именем. В сообщении извинялась, что опаздывает на презентацию».

«И как ее зовут?»

«Минни».

«Ты уже загуглил ее?»

«Может быть. Это, наверное, странно…»

«Думаешь, ты ей понравился?»

Я чувствовала отчаяние не только из-за встреч со своим братом, но и из-за многих других вещей тоже. Например, от того, что мой случай был не просто новостью на телевидении или в газете, но повод для сплетен и обсуждений. А еще мне не хватало личной близости: недолгих визитов и писем было недостаточно. Не было мелочей, из которых все строилось. Сердитого взгляда из-за оставленных на столе крошек. Нога любимого человека рядом с твоей, когда вы валяетесь в кровати долгим воскресным утром. И глупых сообщений друг другу – остались только формальные письма, вскрытые и прочитанные тюремным персоналом.

Тюрьма обеспечивала только основные нужды: социализация и часовые прогулки каждый день, чтобы подышать свежим воздухом. У меня был консультант, и я могла ходить на курсы. Но… ничего больше. Нельзя перекусить, когда захочется. Никаких хихиканий за полуночным просмотром фильмов. Забудьте о поездках до работы со стаканчиком латте в руках и о спонтанных покупках обуви во время ланча. Заслужила ли я всех этих лишений? Конечно, да.

«Как ты думаешь, мне стоит найти ее? – спросил Уилф, и я покраснела от удовольствия, что он советуется со ной. Он наклонился вперед, рукава его дорогой рубашки трутся о пластиковый стол, и добавил: – Ты всегда все знаешь про людей, у меня никогда так не получалось. Как будто я один англичанин среди французов».

Он не сказал тогда, но потом все-таки признался, что всегда завидовал, как легко и естественно складывалось у меня общение с людьми. И по его мнению это было не только из-за моей развитой способности к эмпатии, но и благодаря интеллекту. Уифл ко всему прилагал усилия, а мне все доставалось будто само собой. Я была ошеломлена – никогда не думала, что брат может мне завидовать. Он же невероятно удивился, когда я призналась, что для меня все выглядит ровно наоборот: у него все получается, а я же постоянно должна напрягаться.

«Так вот, ее фамилия Тарлинг. И я ее загуглил».

«И?»

«И она… Она милая. Она выступает с предложениями по реформе законодательства в области здравоохранения. Вот как. Левацкая деятельность», – сказал он с кривой усмешкой. Мы оба помнили, что однажды она назвал «левацкой деятельностью» работу Рубена, и ноздри моего мужа раздулись, как у лошади.

Я уставилась в потолок, наслаждаясь неспешным ощущением, что мой мозг снова просыпается. Не в интеллектуальном плане, а скорее межличностном. Это не то же самое, что заводить друзей ради самосохранения.

«С виду ты кажешься нормальным, так что мы бы понравилось, если бы ты нашел меня. Думаю, как и большинству женщин». – Мне хотелось добавить что-то самоуничижительное, наподобие: «Но не из моего положения судить», но я сдержалась.

Мой консультант Алан мог бы мной гордиться.

Всю свою жизнь я до чертиков волновалась о том, что же думают обо мне другие. Но увязнув по-настоящему глубоко – тюрьму, конечно, не сравнить с плохими оценками в университете, – я поняла простую истину: никому до тебя нет дела, кроме тебя самой.

«Так что ты собираешься делать?» – спросила я Уилфа.

«Думаю, может, найти ее на “Фейсбуке”? Или считаешь, что это уже слишком?»

«Расскажи мне о ее улыбке».

«Она смотрела на меня и широко улыбалась, ее глаза светились. Она будто поощряла меня что-то сделать».

«Тогда, да, поищи ее в соцсетях».

Настойчивость Уилфа не имела ничего общего с настойчивостью Сэдика. Это было чистое и радостное – рыцарское – поведение.

«Так и сделаю».

Потом мы с ним успели обсудить еще много всего. Диплом консультанта, над которым я работала. Моих друзей. Наши с Рубеном дела.

Продолжения истории с женщиной из поезда я узнаю только в его следующий визит. Тюрьма превратила мою жизнь в сериал, когда с нетерпением ждешь новый эпизод.

Сейчас, когда я снова дома, я обещаю Уилфу, что мы скоро увидимся, и вешаю трубку. Не могу перестать думать о разнице между визитами Уилфа и Рубена. Брат всегда смотрел на меня так, будто я потеряла ногу. И его задачей было не смотреть на культю, чтобы я чувствовала себя как можно более нормальной. Рубен же смотрел куда угодно, но не на меня: на других заключенных, на охранников. Он цеплялся взглядом за многочисленные замки и концентрировался на ритуалах, через которые проходили посетители в тюрьме, чтобы гарантировать, что опасные заключенные – такие, как я, – не выберутся наружу.

Прохожу в коридор и оттуда в ванную. Я могу впервые за два года полежать в ванной, взять с собой книгу. Но свобода не радует, она пугает. Как люди вообще принимают решение, чем заниматься?

В ванной пахнет отбеливателем, запах щекочет мне ноздри. Полочка под окном пустая за исключением геля для душа и рекламки, сложенной в четыре раза. Должно быть, Рубен вытащил из кармана и забыл выбросить. Желая узнать больше о мужчине, с которым я буду снова жить после этих двух лет, я разворачиваю бумажку.

И удивляюсь, увидев его имя: «Рубен Олива. Джазовый пианист». И его фотография. Виден только силуэт, но я могу с уверенностью сказать, что это он. Эта поза с наклоненной головой. Раньше он играл только для меня. И раньше это была классическая музыка, не джаз. Он ненавидел джаз, считал его претенциозным. И вот… Я удивленно моргаю и вчитываюсь в подробности. Каждый третий четверг месяца он играет в джазовом клубе.

Выбрасываю рекламку. Это не так важно, спрошу его позже.

Стоя в ванной комнате, снимаю одежду, но потом останавливаюсь и подбираю с пола футболку. Сжимаю ее в руках и подношу к носу. Я не чувствую тот жуткий тюремный запах, который преследовал меня в кошмарные первые дни. Смесь пыли, паршивой еды и дешевого моющего средства. Сейчас мне кажется, что футболка пахнет – понимаю это, как только подношу ее к лицу, – домом. И пока я не готова с ней расстаться и отправить в стирку. Надеваю ее обратно, решив поносить еще немного.

Под футболкой я трогаю свой тощий живот. Тридцать два года. Мне уже тридцать два, и осталось не так много времени, чтобы завести рыжеволосого ребенка.

Мне нужно начать пробовать прямо сейчас. Сейчас или никогда. Поговорю об этом с Рубеном. При случае.

Время очередного визита в клинику, надеюсь, в последний раз. Я сижу в комнате ожидания. Меня всегда трясет, когда я здесь, хотя и не знаю почему. Ничего пугающего тут нет. Я прошла дистанционный курс когнитивно-поведенческой терапии и теперь стараюсь применить эти знания на практике. Один за другим я смотрю на предметы в комнате, оценивая, опасны ли они для меня. Деревянный стол в углу? Нет, не страшный. Мусорка, полная бумаг с затесавшимся рецептом от врача на зеленом бланке? Нет. Копировальный аппарат? Тоже нет. Я в безопасности, я в порядке.