Тесс Герритсен - Призрак ночи

Подтолкнув меня к алькову, он отодвигает занавеску, открывая то, что прячется за ней, – кровать, застеленную черным шелком. Но мое внимание привлекает не она, а то, что висит на каждом из четырех дубовых столбиков.

Кожаные манжеты.

Капитан хватает меня за плечи – и я навзничь падаю на кровать. Мое платье разметалось по белью – шелк на шелке, синее на переливающемся черном. Не говоря ни слова, Броуди оборачивает один кожаный наручник вокруг моего правого запястья, затягивает его настолько крепко, что у меня нет никакой надежды выскользнуть и освободиться. Он обходит кровать, чтобы зафиксировать мое правое запястье, и двигается с неумолимой быстротой. В первой момент я напугана, потому что его глаза горят неистовым огнем. Я полностью в его власти и не в силах его остановить.

Он приближается к изножью кровати, откидывает подол моего платья и так внезапно хватает меня за ногу, что я вскрикиваю. Через несколько секунд кожаная манжета уже крепко обвивает мою лодыжку. Теперь у меня свободна только одна нога. При всем желании я не смогла бы вырваться. Я связана и беспомощна – и тут он надевает последнюю манжету мне на лодыжку и прикрепляет ее к столбику кровати. Я распростерта на кровати – сердце барабанит в груди – и жду, что произойдет дальше.

Мгновение он просто стоит у изножья, наслаждаясь зрелищем. Его возбуждение очевидно, однако он не спешит просто-напросто воспользоваться моей беспомощностью, а вместо этого пожирает глазами мое связанное тело и смятое платье. С его губ не слетает ни единого слова, и само по себе молчание – изощренная пытка.

Он наклоняется и вытаскивает из сапога нож.

Я в страхе наблюдаю за тем, как Броуди разглядывает лезвие в свете свечи, всматривается в слабый отблеск на металле. Без всякого предупреждения капитан берется за горловину моего платья и разрезает ткань до самой юбки. Затем разрывает испорченное платье, обнажая мою плоть, и отбрасывает в сторону нож. Чтобы напугать меня, нож не нужен, довольно единственного взгляда, обещающего одновременно и наслаждение, и наказание. Я вздрагиваю, когда капитан склоняется надо мной и принимается гладить мое лицо. Его пальцы скользят вниз по моей шее, груди и животу. Он улыбается, добравшись до ложбинки между ног.

– Ты прикажешь прекратить?

– Нет. Я не хочу , чтобы ты прекращал. – Я со стоном закрываю глаза. – Я хочу продолжения. Я хочу тебя.

– Даже если из-за этого будешь кричать?

Я распахиваю глаза:

– Кричать?

– А разве не этого ты хочешь? Чтобы тобой овладели, чтобы наказали? – В мерцании свечей его улыбка внезапно кажется жестокой. Сатанинской. – Я знаю, чего ты жаждешь Эйва. Я знаю о твоих самых темных, самых постыдных желаниях. Я знаю, чего ты заслуживаешь.

«Боже мой, неужели все это происходит со мной? Неужели все это на самом деле?»

Однако мужчина, который снимает свою сорочку и бриджи, куда как реален и внушителен. А теперь я ощущаю его вес – вес настоящего мужчины, который прижимает меня к кровати. Мои бедра невольно приподнимаются навстречу – пусть я страшно напугана его силой, жажда наслаждений отбросила меня туда, откуда нет пути назад. Он не дал мне возможности подготовиться – бешеным рывком он проникает в меня глубоко-глубоко.

– Борись со мной, – велит он.

Я кричу, но никто не слышит – кругом никого. На мили от этого одинокого, овеваемого ветрами дома нет ни души.

– Борись со мной!

Я смотрю вверх, в его глаза, горящие бешеным огнем. Так вот в какую игру он играет! В завоевание и покорение. Ему не хочется, чтобы я сдалась, он жаждет, чтобы я сопротивлялась. И была побеждена.

Я изворачиваюсь под ним, пытаюсь брыкаться, двинуть то левой ногой, то правой. Борьба только усиливает его возбуждение, и он погружается еще глубже.

– Ведь этого ты хочешь, верно?

– Да, – со стоном отвечаю я.

– Чтобы тобой овладели. Чтобы подчинили.

– Да…

– Чтобы быть ни в чем не повинной.

Я больше не могу с ним сражаться, потому что уже проиграла в этой игре. Растворилась в фантазии полного подчинения. Моя голова откидывается, и его губы прижимаются к моей шее, а щетина царапает горло. Я кричу – это наполовину всхлип, наполовину вопль, – и по моему телу прокатываются восхитительные волны. Он издает победный рык и замирает в изнеможении; его тело настолько тяжелое, что я не в силах пошевельнуться, не в силах вздохнуть.

Наконец он поднимает голову. Я смотрю в его глаза, которые всего мгновение назад горели от похоти, одновременно пугали и возбуждали меня. Теперь передо мной совершенно другой человек. Он спокойно снимает манжеты с моих запястий и лодыжек. Потирая онемевшие руки, я не могу поверить своим глазам. Куда подевался неистовый зверь, напавший на меня? Он совершенно переменился. Спокойный, сдержанный. И даже нежный.

Взяв меня за руку, он помогает мне подняться. Мы стоим друг против друга, обнаженные, будто выставленные напоказ, однако, заглянув в его глаза, я ничего не могу в них прочесть. Словно смотрю на портрет.

– Теперь ты знаешь мою тайну, – говорит он. – Как я знаю твою.

– Твою тайну?

– Мои нужды. Мои желания. – Он проводит пальцем по моей ключице, и я вздрагиваю. – Напугал я тебя?

– Да, – шепчу я.

– Ты не должна бояться. Я никогда не порчу свою собственность.

– Так вот что я значу для тебя?

– И это приводит тебя в восторг, верно? Тебе нравится, когда тобой овладевают так, как я сделал это сегодня? Когда тебя оседлывают и мчат во весь опор, а ты не можешь сопротивляться тому, что решили с тобой сделать?

Тяжело сглотнув, я делаю нервный вдох:

– Да.

– Тогда ты обрадуешься моему следующему визиту. Все будет по-другому.

– Как?

Он приподнимает мой подбородок и пристально смотрит мне в глаза с таким видом, что я невольно вздрагиваю.

– Сегодня, дорогая Эйва, было одно удовольствие. Но когда я вернусь, – улыбается он, – будет сплошная боль.

В приемной доктора Бена Гордона сидит дама. Она годится ему в бабушки. Разглядывая ряд висящих на стене фотографий, я вижу ее более молодой. Улыбающееся лицо в таких же очках «кошачий глаз» – этот снимок был сделан сорок два года назад, когда в этом здании располагался кабинет доктора Эдварда Гордона. А вот опять она, только два десятка лет спустя, – позирует с доктором Полом Гордоном, и волосы ее уже наполовину посеребрила седина. Бен Гордон – третий из династии врачей, практиковавших в Такер-Коуве, а мисс Вилетта Хатчинс всегда работала в их приемной.

– Вам повезло, что сегодня ему удалось отыскать окошко между визитами, – говорит она, протягивая мне планшет с пустым информационным листком пациента. – Обычно он никого не принимает в обеденный перерыв, однако вас, сказал, осмотрит непременно. Летом, когда в городке столько народа, записаться к нему в ближайшие недели просто невозможно.