Алекс Д - Выжившая

– Нет, – едва заметны кивок головы и бескомпромиссная уверенность. Я недоверчиво вскидываю бровь, смело шагнув в его сторону.

– Нет? – карандаш в кулаке, как ни странно, придает мне уверенности. Как опытный втыкатель острозаточенной канцелярии в обнаглевших богатых ублюдков, я точно знаю, как бить правильно. Внезапно и решительно. – Я жива, а это прямое подтверждение моим словам.

– Ты выбрала третий способ, Шерри.

– Ты упоминал только два, – напоминаю, облизав пересохшие губы. Оливер согласно кивает.

– Все правильно, – парень не спорит, но уже следующая его фраза вызывает у меня волну беспричинного истеричного хохота. – Третий мы придумали вместе.

Я смеюсь, как полоумная, до колик в животе и боли под ребрами, до выступивших слез и нервной икоты. Не могу остановиться, задыхаюсь, кашляю, давлюсь собственными слюнями, из носа и глаз течет, и это уже ни грамма не смешно, а по-настоящему больно.

Оливер отстраненно наблюдает за моими мучениями. Выражение невозмутимости сменяется гримасой брезгливости на холеной смазливой роже – и это первая настоящая эмоция за все время моего присутствия в этом чертовом склепе. Меня охватывает дикий гнев, продирает до внутренностей. Я импульсивно, необдуманно и абсолютно по-идиотски бросаюсь на неподвижного противника.

Рывок, прыжок и… Заточенный грифель застывает в миллиметре от его лица, направленный туда, где мысленно я глубоко вонзила его и провернула пару раз для надежности. В действительности острый конец едва царапает кожу нижнего века не дрогнувшего Кейна. Парализованная жутко-спокойным взглядом, невольно сама обращаюсь в окаменевшую статую. Ровное биение сердца напротив моего, выламывающего ребра. У него даже дыхание не сбилось, а я доведена до предела.

– Злость и гнев выматывают, лишают сил, – нарушая тишину, произносит Кейн очередную бредовую муть убийственно-спокойным тоном, и я действительно чувствую смертельную усталость. – Они отвлекают. Не разбрасывайся эмоциями, Шерри. Это бессмысленная трата времени.

Он прав, черт бы его побрал. Из нас двоих я одна веду себя, как свихнувшаяся истеричка, хотя обещала удивить непредсказуемыми реакциями. Не удивила, а выставила себя травмированной бешеной дурой. Не понимаю, почему каждое его слово дергает нервные импульсы внутри, вскрывая бездну ярости.

Ларец с червями, кажется, я все-таки открыла его. Измученная улыбка дрожит на губах. Бросив карандаш, встаю рядом с Оливером, повторяя его позу.

– Ты хочешь заставить меня поверить в то, что был со мной в доме Хадсона? – запоздало пытаюсь наладить контакт и в очередной раз даю себе зарок не принимать в штыки все, что скажет Кейн, даже если это покажется мне чистым безумием.

– Официально он принадлежал его матери, – дежурным тоном поправил Кейн.

– Я в курсе, – киваю. – Тебя не могло там быть, Оливер. Уолтер Хадсон… ну, он был по девочкам. Взрослым девочкам. Меня он не тронул, – повернув голову, смотрю на правильный профиль Оливера. И когда этот сумасшедший поворачивает голову и впивается в меня своим вскрывающим словно скальпель взглядом, снова начинаю сомневаться в собственных словах.

Мне известен психологический прием, используемый Кейном, я знаю, как он работает (подразумевается одна из форм психологических манипуляций под названием газлайтинг, главная задача которого – заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, тем самым выставив индивида ненормальным, «дефективным»). Двойные интонации, двойной смысл, двойная подача во всем, что он говорит или делает. Это намеренный эффект, чтобы впоследствии оспорить и перевернуть сказанное в удобном ему ключе. Оливер вдумчиво и методично сводит меня с ума. Противостоять сложно, даже если четко осознаешь что происходит, но я обязана попытаться.

– Я действительно ничего не помню. Ни боли, ни страха. Пустота. Сплошное темное пятно. Я была ребенком с не оформившейся психикой, когда в один страшный день очнулась в больнице, узнала, что побывала в аду и чудом вернулась оттуда, но потеряла там свою сестру. Зачем ты хочешь, чтобы я прошла через все это снова? – он смотрит на меня без всякого выражения, не считая нужным ответить на вопрос. Густая тьма из непроницаемых глаз вырывается наружу. Единственная лампочка гаснет, пару раз моргнув на прощание. Я опускаю ресницы, прячась от окружающего сюрреализма, и говорю то, что Оливер Кейн ожидает услышать от перепуганной до смерти жертвы.

– Не проходит ни дня, чтобы я не думала о Руби, о том, что могла спасти ее или облегчить страдания. Мне отчаянно хочется верить, что я попыталась… – набрав полные легкие кислорода, упираюсь затылком в прохладную цементную стену и продолжаю: – Не знаю, почему Хадсон похитил нас, как он это сделал, почему выбрал именно Руби и отпустил меня, не знаю, что происходило в течение двух месяцев плена, и как я оказалась в больнице. Не помню ничего из того, что говорил или делал этот монстр, каким образом убивал и пытал Руби. Впервые я увидела его лицо на фото во время допросов и после в новостях, и оно не вызвало во мне ни малейшего отклика.

– Я вызываю в тебе отклик, Шерри? – Оливер нарушает молчание, но на этот раз я готова. Вопрос звучит иначе, с новой вибрирующей вкрадчивой интонацией. – Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?

– Сейчас? – озадаченно уточняю я и получаю подтверждающий кивок. – Злость, по большей части, – неловко улыбаюсь, заправляя волосы за уши. – Хочется свернуть тебе шею, когда ты ведешь психодробительные игры. Согласись, все это, – обвожу взглядом темную комнату, – мало способствует откровенности и симпатии. Ночью мне казал…

– Я спрашиваю про сейчас, – он ненавязчиво останавливает меня. Это наводит на вполне определенные мысли. У парня серьезные проблемы с самооценкой и самоидентификацией. Как же, черт возьми, все это не вяжется с образом нежного и внимательного любовника, чутко настроенного на желания партнерши. Моя женская суть уверенно вопит, что парень, стоящий рядом со мной, на подобное не способен. Этот Оливер Кейн твердый и непробиваемый, как стена за нашими спинами.

– Я могу говорить предельно откровенно? – уточняю на случай возникновения неадекватных реакций. Напрасно. Эмоциональный фон Кейна перенастроен и наглухо закрыт.

– Можешь. Здесь нет никого кроме нас двоих. Все, что ты скажешь, останется внутри.

– Хорошо, – выдыхаю, собравшись с мыслями. – Ты не проявляешь агрессии, не угрожаешь физически, я уверена, что ты ничего мне не сделаешь. Во всяком случае, на данном этапе.

– И какова моя цель, по-твоему?

– Твоя? – переспрашиваю я и, дождавшись кивка, уточняю: – Мы сейчас не говорим о Гвен и ее мотивах, которые более чем прозрачны?