Алекс Д - Выжившая

– Шерри, ты помнишь, куда вы с Руби ехали в тот день? – негромко спрашиваю я.

– Да, – она поспешно кивает, не открывая глаза. – К ее очередному бойфренду. У Руби тогда наступила стадия затяжного просветления. Она завязала с «торчками» и наркоторговцами, переключилась на обеспеченных парней, спонсирующих затраты на поддержание «рабочей» формы. Последний любовник Руби был особенно щедрым, купил ей машину, завалил подарками, цветами.

– Полиции удалось выяснить, кто это был?

– Не знаю, Дилан, – пожав плечами, отвечает Шерил. – Я не лезла в расследование. Какое этот парень имел значение? Он ни при чем, Руби так до него и не доехала. Убийца известен и давно мертв. Кстати, Оливер уверен, что ты убил Уолтера, после сжег дом, чтобы скрыть улики. А ты, по всей видимости, считаешь, что убила я, перед тем как укокошила сестренку, а после мы вместе сожгли дом, чтобы скрыть улики, – Шерри смеется, положив ладонь на мой пресс. – У вас безумная фантазия. Жаль применяете ее не там, где нужно, – резко смещает руку ниже, нырнув под одеяло. Милая , тебе повезло, что до сих пор ты не участвовала в наших фантазиях.

– Шерри, ты помнишь, какие цветы любила Руби? – спрашиваю абсолютно нейтральным тоном.

Она застывает и, вскинув голову, впивается в меня почерневшим взглядом. Зрачки становятся шире по мере того, как до нее доходит смысл заданного вопроса, и того, что скрывается между слов. Я невозмутимо дотрагиваюсь до ее щеки, получая эстетический кайф от того, как идеальная без изъянов кожа меняет десятки оттенков в секунду.

– Розовые гортензии. Сорт – «ваниль фрайс», – срывающимся шепотом отвечает Шерри. Отстранившись, она встает на колени, но я удерживаю ее ладонью за затылок.

– Мы часто становимся похожими на тех, кого ненавидим или боимся. Страх – это сила и власть. Никто не тратит свою ненависть на неудачников. Нашей ненависти достойны только матерые хищники – те, кто разрушают нас, моя приторно-сладкая девочка, – негромко проговариваю я, с легким любопытством наблюдая за нарастающим ужасом в мерцающих зрачках.

– Ты был там… Это ты, – хрипит Шерил, отталкивается от меня руками и отползает на край кровати.

– Вот теперь я хочу получить то, что ты предлагала в самом начале нашей беседы, – откидывая в сторону одеяло, я делаю стремительный выпад в сторону до одури напуганной гостьи, и прежде чем Шерил успевает среагировать, хватаю за тонкое запястье и резко дергаю на себя. – Ты же не передумала, Шерри? – разворачиваю и бросаю животом на матрас. Она кричит и бьется, с одержимым остервенением силясь вырваться из моих хладнокровно-целенаправленных рук, сверкая еще ярче, чем когда говорила правду. Звуконепроницаемые молчаливые стены множат и сохраняют отчаянный женский визг внутри, не выпуская наружу ни звука, ни вздоха…

– Очень громко, Шерри. Ты должна помнить, что я не выношу шум, – сцепив одной рукой ее запястья за спиной, впечатываю бьющуюся птичку лицом в подушку, из-под которой извлекаю особенный реквизит для нашей игры. Мало кто нашел бы его сексуальным. Но, как правильно недавно заметила Шерри, мы с ней другие. Абсолютно другие, не похожие ни на кого. Мы с Шерри уникальные.

Ей понравится. Я сохраню все доказательства ее любви нетронутыми. Самые уникальные улики. Они не высохнут в отличие от жалкого гербария Оливера.

– Различить все оттенки темноты возможно только удалив хрусталик из глаза. Ты только представь, каким бы мы видели этот мир, состоящий из сгустков черного света, – умиротворенно проговариваю я, сжимая в руке зеркально сверкнувший заостренным медным кончиком трофей.

– Знаешь, на что похож карандаш, который ты воткнула в ладонь Оли? Тонкий и легкий с острым грифелем, – вкрадчиво шепчу я в аккуратное ушко. Она невразумительно мычит в подушку, но я воспринимаю это как «да». – При желании им можно убить. Это просто сделать, если знаешь, куда наносить удар. Но гораздо сподручнее использовать металлический стилос, – кончик острого пера опускается на светящуюся кожу между судорожно сжатыми лопатками. Они похожи на отрезанные крылья ангела, но к этому увечью я не имею никакого отношения.

– Ты помнишь, как был убит Юлий Цезарь, Шерри? – я нажимаю, мягко проникая острием в плоть. Шерил дергается, флуоресцентно-оранжевые капли пота стекают по красивой спине. – Двадцать три ранения, нанесенные заговорщиками в здании римского сената. Их оружием стали стилосы, идентичные таким, как тот, что сейчас у меня в руке, – наклоняясь, шепчу во взмокший затылок, провожу губами по плечу, медленно опуская металлический стержень с наполовину утопленным в плоти пером глубже.

– Коллекционный экземпляр. Отец хотел бы умереть, как римский император, по его мнению, это придало бы сакральный смысл всему, что он сотворил. Но я считал, что отец не был достоин величия Цезаря, – мягко вывожу первую букву, завороженно наблюдая, как крупная капля, похожая на спелую вишню, медленно сползает вдоль выгнувшегося позвоночника. – Но он тоже был предан и убит, – распарывая кожу, кончик пера творит свою историю, оставляя после себя багровые реки боли и истины.

Кровь не светится, всегда остается темной, поглощая излучение. Черная как смерть. Я подношу лезвие к лицу, слизывая густой медный вкус. Провожу языком по губам, запоминая.

– Ты вкуснее шоколада, Шерри, – раздвинув коленом трясущиеся бедра, жестко и стремительно соединяю наши тела в единый агонизирующий пазл. Наша боль обоюдна и невыносимо прекрасна, мы сливаемся как две столкнувшиеся в черноте космоса кометы, создавая ослепительный поток мерцающих оттенков. Больно и прекрасно. Мой однопроцентный триумф рвет привычные границы. Она все делает ярче, даже непроглядную тьму, что клубится внутри нас.

– Это именно то, что тебе нужно, вишневая девочка? – мой вопрос носит риторический характер. Мы проникли друг в друга гораздо глубже и гораздо раньше, чем сейчас. Мы можем стать одним или погибнуть, но прежними уже не будем никогда. Шерри издает очередной задушенный вопль, тело дрожит и сверкает, усиливая голод. Это не насилие. Я делаю только то, что требует ее тело. Она пришла сюда не за нежными объятиями, а за болью и гневом. Она питается ими, чтобы жить дальше.

Ее тюрьма страшнее моей.

Я вбиваюсь в нее намеренно грубо, она корчится, мычит и сдается во власть победителя. Острый медный наконечник почти ласково и размеренно кружит по нежной податливой коже.

– Особый вид искусства, Шерри. Идеальный инструмент, чтобы выводить буквы, царапая бумагу, воск, камень… или кожу, – наклонившись, я слизываю солоноватые капли с ее спины, мощно вколачиваясь бедрами в подпрыгивающую упругую задницу. – Если бы ты была слепая, могла бы прочитать слова пальцами, языком… – мучительно-медленно провожу языком по только что выведенной букве. – Чувствуешь себя свободной? Я – да. А ты?