Эрин Келли - Каменная пациентка [litres]

Аппараты пищат и мигают. Мама может прийти в себя в любую секунду – или может оставаться в таком состоянии неделями. Медсестры, которые носят ее прежнюю униформу и ходят по ее прежним коридорам, – разговаривают с ней, читают ей.

«Расскажите ей о своем дне. Почитайте ей книги из ее прошлого».

Накопленное ею за всю жизнь имущество сводится к той полке в доме Колетты и старому металлическому сундуку в одном из закрытых гаражей на задах квартала. Мне не нравилось ходить там и в лучшие времена, но сейчас я набралась храбрости. У меня встал комок в горле от вещей, с которыми моя мать не могла расстаться: мой экзаменационный сертификат, связка пожелтевшей детской одежды, пазл из тысячи кусочков с картиной «Телега для сена», высохший шариковый маркер для «Бинго» и разлохмаченная книга времен «Когда Мы Были Очень Маленькими», которая теперь лежит у меня на коленях, подклеенная треснувшим скотчем.

Я так устала, что у меня почти галлюцинации. Когда я готовилась к своим выпускным экзаменам на диете из кофеиновых таблеток и пивных дрожжей, я видела рыб-угрей, скользящих по потолку. Сейчас они снова здесь, плавают вокруг Кристофера Робина и Винни-Пуха. Когда я наконец закрываю глаза – это попытка избавиться не от померещившихся угрей, а от полной невыносимой нежности картинки моего детства. Сон тщится меня спасти, но мне опять снятся плитки, замуровывающие меня со всех сторон, а затем трескающиеся и выпадающие, как плохие зубы. Я слышу, как столетний ключ скребется в замке. Черный угорь, извиваясь, наползает на меня, и у него лицо Мишель.

Я скорее прихожу в сознание, чем просыпаюсь, и вижу Хонор, сидящую на краешке кровати.

– Джеймс Джеймс, Моррисон Моррисон, Уэтерби Джордж Дюпри, – шепчет она. – Очень заботился о своей матери, хотя ему было только три [9].

Я смотрю на них сквозь ресницы и прикидываю, как бы мне выпрямить шею, не прибегая к помощи костоправа.

Хонор бросила свидетельства своего путешествия на маленькую тумбочку – билеты, телефон, монеты, – но при ней только небольшая повседневная сумка. Я поднимаю голову; что-то хрустит в глубине моего плечевого сустава.

– Эй, – говорит Хонор, понизив голос. – Ты была в отключке.

– Я чувствую себя теперь еще хуже, чем перед сном. Господи, моя шея… Как мама?

– Без изменений. – Хонор держит в руках книгу. – Я помню это. Она обычно читала мне ее, когда я с ней оставалась. Когда я была маленькой.

– Она обычно читала ее и мне , когда я была маленькой. – Хонор берет меня за руку, соединяя три поколения женщин. Под влиянием момента я думаю о других призрачных звеньях этой цепи – о своей собственной бабушке, Марьяне с одной «н», и возможных дочерях Хонор, которые у нее появятся.

– Ты взяла со станции такси? – спрашиваю я.

Хонор долго и громко сопит.

– Нет, я прогулялась пешком, – отвечает она наконец.

– Это длинная старая дорога.

– Пять миль. Просто ощутила потребность в движении, понимаешь? Прежде чем мы просидим здесь Бог знает сколько. Я возвращаюсь поездом в три тридцать.

У меня есть лишь пара часов с ней сейчас.

– Знаешь, что это мне напоминает? – Я обвожу рукой вокруг комнаты.

Хонор улыбается:

– Меня в «Лиственнице»?

– Нет! Нисколько. Это напоминает мне о том, как я ждала тебя, когда была беременна. Ожидание конца – это как ожидание рождения. Здесь наваливается та же тишина. Это острое предчувствие, когда ты ждешь… перехода из одного измерения в другое. – Сэм бы над этим усмехнулся, я сейчас говорю, как Джесс, но для Хонор никогда не бывает чересчур много мелодраматизма. Она просто кивает. – Все говорят тебе, что это случилось, когда это происходит. Я не могла расслабиться тогда и не могу сейчас.

– Ох, мама. Это может быть и не конец, ты же знаешь, что они сказали. Почему бы тебе не пойти подышать свежим воздухом, выпить кофе? Ты что-нибудь ела? – Мой желудок в ответ урчит. – Я побуду здесь. С бабушкой.

Я никогда не видела Хонор такой дееспособной. Если это последнее лекарство настолько изолирует ее от горя и страха, с моей стороны будет глупо не попросить немного и для себя.

Я не могу смотреть на любую больничную еду и осознаю свою ошибку, только когда выхожу на улицу из главного входа, мимо курильщиков на крыльце и обеспокоенных родственников, набирающих что-то в телефонах. Угри снова вернулись – на этот раз они расползаются по небу. Черный кофе на пустой желудок после суток почти без сна вызывает головокружение и паранойю, поэтому, когда я сперва вижу Джесса, то не доверяю своим глазам. Он пьет чай из термоса вместе с двумя коллегами со «Скорой» в зеленых комбинезонах, маскирующих их на фоне небольшой заросшей клумбы.

За полсекунды до того, как я вспоминаю о нашем расставании, – инстинкт бежит впереди меня и я хочу от него утешения; мне нужен кто-то, кто знает меня и скажет, что все будет хорошо, даже несмотря на то, что – вернее, именно потому что – я знаю: это не так.

Когда Джесс замечает меня, то протягивает чашку своему коллеге и идет в мою сторону. Угри исчезают с неба. Его зеленый комбинезон в пятнах Бог знает от чего, и я вижу миллиметр седины в корнях его отросших волос.

– Соболезную насчет твоей мамы, – говорит он так, словно она уже умерла.

– Спасибо. – В воздухе повисает неловкое молчание. – Сейчас с ней Хонор.

Джесс поднимает брови. Он не видел Хонор много лет.

– Джесс, я не могу это вынести, – произношу я. – Не могу выносить еще и это напряжение, вдобавок ко всему происходящему.

– Ну, ты сама на это напросилась, – отвечает он. – Смеялась надо мной. Лгала мне. Очень долго меня обманывала.

Долго его обманывала! Я потратила столько лет, потакая его бреду. Гнев вскипает в моей груди, придавая физических сил. Как он смеет так со мной разговаривать, когда моя мать умирает в больничном блоке позади нас? Я разворачиваюсь обратно; я могу выпить кофе и внутри.

– У меня и так достаточно проблем, без того, чтобы ты подбрасывал еще! Я не ела и не спала сутки, ты лучше всех должен знать, каково это!

Джесс хватает меня за руку.

– Десять штук для тебя ничего не значат!

Я пытаюсь читать по его лицу. Он действительно верит, что имеет право на долю того, что принадлежит мне, или пытается побольнее ударить меня по карману, потому что я так долго отказывала ему во всем остальном? Как он смеет что бы то ни было требовать от меня?

– Ты получил свою порцию мяса от Хелен Гринлоу! – взрываюсь я. – Не пытайся получить еще одну! Ты все это затеял – играя нами, сталкивая нас друг с другом. Все, что я сделала – из благих побуждений солгала о своей квартире, и ты сошел с ума.

Морщина на его лбу остается ровной.

– Что ты имеешь в виду – «получил порцию мяса»?