Эрин Келли - Каменная пациентка [litres]

– Это несправедливо. Гребаная Гринлоу. – Я автоматически кивнула в знак согласия. Хелен Гринлоу считалась для Настеда тем же, чем ее босс, Маргарет Тэтчер, для шахтеров. Мы росли, ненавидя ее по умолчанию. В нашем доме она вызывала какую-то пассивную антипатию, но я знала, что Бреймы собирались вокруг своей ненависти к ней, как другие семьи вокруг очага.

Джесс пнул плинтус, хлопнув штаниной.

– Если мой отец не найдет работу до лета, я не смогу остаться здесь и закончить среднюю школу. – Учеба явно была его предметом гордости, и не зря: уцелевшие братья Джесса, Уайатт и Клей, бросили школу в шестнадцать. Уайатт – чтобы петь пенсионерам джазовую классику в круизах по Средиземному морю, а Клей отправился работать прямиком в Назарет – назначение, которое закончилось позором еще до закрытия больницы. Их младший брат, Буч, родившийся между мной и Колеттой, умер от менингита в семь лет.

– Уверена, он что-нибудь подыщет, – сказала я, хотя и знала, как много родителей в Настеде осталось без работы.

– Ага.

Дальше мы вдумчиво изучали наши ботинки, пока звон ключей не возвестил нам, что мисс Харкер уже на подходе.

– Спасибо, что подождали, ребята, – сказала она, вставляя ключ в замок. – Вечно я забываю, как долго идти в эту часть школы. Итак, я понимаю, что это не совсем хорошо, но скоро семестр заканчивается, и это все равно выкинут в конце года. Марианна, у тебя талия двадцать шесть дюймов?

Когда она открыла шкаф, мы все трое сморщили носы. Я подняла повыше юбку, которую она мне дала, чтобы проверить, нет ли на ней пятен или дыр, но их не было.

– Спасибо.

– Никогда не скажешь, что это подержанная вещь, – заметил Джесс. – Я в хорошем смысле слова.

– Я знаю, до конца семестра еще несколько недель, – сказала мисс Харкер, – но я подумала, что ты должна сдавать экзамены и выглядеть соответствующе. Держаться с достоинством. Одежда делает женщину.

– Спасибо вам.

Одежда, которую она нашла для Джесса, оказалась более поношенной.

– Если ты закончишь год и сам сюда больше не вернешься, вещи ты всегда сможешь вернуть. – Это было сказано без задней мысли, однако смысл был ясен. Учительница имела в виду – если он провалит свои экзамены и сразу отправится на работу или на пособие, как ожидалось от всех детей Настеда. Я обиделась за Джесса, но его рот был плотно сжат: ответить на оскорбление означало, что оно имеет под собой почву.

Минутная стрелка перескочила на деление на моих поддельных швейцарских часах. Если я побегу, то могу все-таки успеть на автобус.

– Еще раз спасибо, мисс Харкер. Будет лучше, если я потороплюсь.

Прощальные слова я бросила уже через плечо, мои шаги эхом отдавались в коридоре. Длинные ноги не делали меня элегантным бегуном, юбка задралась, и сумка стучала по бедрам. Все эти усилия пропали впустую: я выбежала на парковку, когда автобус уже уехал.

Я смирилась с предстоящим сорокаминутным ожиданием общественного автобуса и последующей прогулкой по извилистой проселочной дороге до Настеда. И попыталась увидеть в этом хорошую сторону: мама сегодня дома, так что Колетта под присмотром. Это передышка от школьного автобуса, от внешне нейтральных разговорчиков, несущих в себе издевательский подтекст. Здесь светло, чтобы почитать, и – самое главное – погода сегодня сухая. Вечная лужа напротив автобусной остановки всякий раз, когда шел дождь, превращалась в озеро с четырехфутовыми волнами, и на каждого водителя, который перед ней притормаживал, приходилось двое, которые прибавляли скорость и смеялись. У меня было время обдумать слова мисс Харкер. Я разрывалась между польстившим моему самолюбию уважением и, смею надеяться, признанием, которые она выказала мне – и дискомфортом от того, как она отвергла Джесса, только сейчас осознав, что речь шла о чем-то более тонком, чем оценки.

Джесс, должно быть, провел свой байк через парковку на руках, потому что я не слышала его, пока он не оказался прямо передо мной. Он заметил, как я разглядываю его красный мопед с лакировкой, покрытой ржавчиной, и неправильно истолковал мои мысли.

– Я катаюсь на настоящем байке, когда выхожу из дома погулять, – произнес он. – А этот просто для школы. – Он пару раз открыл и закрыл рот, как золотая рыбка, что показалось бы забавным, не будь его глаза так серьезны. – Пожалуйста, не говори никому, что я воспользовался этой благотворительностью. Мой отец ни в чем не виноват, понятно?

– Ну разумеется, я никому не скажу. – Наступило неловкое молчание, вызванное неожиданной уязвимостью Джесса. Я перефразировала то, что услышала от Марка на последней из бесполезных демонстраций, и сказала – не потому, что сама особенно в это верила, а потому, что хотела снова увидеть, как губы Джесса расслабятся: – Никто из нас ничего не может с этим поделать, верно? Никто в Настеде не заставлял больницу закрываться. – Это было сказано к месту: он кивнул, задумался на секунду, а затем протянул мне шлем, который нес на руке.

– Надень это. Я подвезу тебя до дома.

Я понимала, на что это рассчитано. Услуга за услугу; поездка на скутере крутого парня, чтобы купить мое молчание. Я также знала, что, скорее всего, другой такой возможности не представится.

– А ты как же? – спросила я, указывая на его голову.

– А, ерунда, со мной все будет в порядке. – Джесс расчесал руками свои густые волосы. – Я катаюсь с двенадцати лет, ясно? Погнали.

Внутри шлема пахло мужским дезодорантом. Я попыталась ухватиться за край сиденья.

– Не стесняйся, – он взял мои руки и крепко обвил их вокруг своей талии.

Я не хотела, чтобы эта поездка заканчивалась. Я прижалась к лопаткам Джесса, ветер свистел в моей одежде, и знакомая саффолкская местность выглядела очаровательной иной страной – римским летом или парижской весной. Мы проехали Стрейдбрук и прогрохотали через переезд в Хоксне. Джесс выбирал проселочные дороги, по которым автобус не мог проехать. Старая больница, казалось, следовала за нами, башня с часами чудилась шипом, вокруг которого вращается горизонт. Когда мы обогнали школьный автобус, я понадеялась, что девчонки увидели на моей спине бесформенную сумку и узнали в ней ту самую, над которой каждый день смеялись. Настед и парковка перед «Короной» показались слишком быстро. Когда я сняла шлем, то ощутила легкость в голове, будто ее наполнили гелием, а бедра дрожали. В груди вскипел восторженный смех – и вырвался наружу прежде, чем я смогла его удержать.

– Это было великолепно, – сказала я, отдышавшись. И моя пылкость, видимо, стала заразительной: на лице Джесса отражались все те же чувства.

– Ты выглядишь совсем другим человеком!

Я и ощущала себя совсем по-другому, но не собиралась говорить ему об этом. Я кивнула на свою входную дверь, в двадцати ярдах через улицу: