Эрин Келли - Каменная пациентка [litres]

Хелен, со своей стороны, содержала Дэмиана в тепле и сытости, ухаживала за ним и воспитывала. Она могла все, кроме одного – сделать его своим желанным ребенком.

Она часто задумывалась о той матери, которая могла у него быть, если бы ей позволили от него отказаться. Кто-то вроде Паулины, возможно, небогатая, но благословленная инстинктом заботы. Преданность Паулины делу материнства завораживала ее.

Она будет оставаться с Робином ради Дэмиана: предлагая стабильность тогда, когда все остальное иссякнет. Разве этот уровень жертвенности не есть своего рода любовь?

Хелен потянула шнурок выключателя настольной лампы и развернула перед собой учебник. Она прошла заочный курс секретарского дела, изучала бухгалтерию, офисное администрирование и вот теперь добралась до трудового права; вместо личного опыта, которого так жаждала, Хелен наполнялась теорией.

Она редко пила, но сегодня налила себе на два пальца виски в хрустальный бокал. За минуту до полуночи она открыла створки окна, выходящего на площадь, чтобы лучше слышать бой Биг-Бена. Лиса, рывшаяся в водосточной канаве, исчезла в гуще садов.

Сегодняшние удары будут иметь большее значение, чем обычно, хотя мало кто снаружи знал о грядущих переменах. Одной из вещей, которые изучала Хелен, пока Дэмиэн спал, играл в парке, цеплялся за ее лодыжки, были английские законы о психиатрии, в прошлом и в настоящем. Тот проклятый Закон о психиатрической помощи от 1930 года, который они все так трепетно любили цитировать, олицетворял всю несправедливость ее «лечения» так же сильно, как и сама больница. Хелен не знала, что даже когда этот закон использовали против нее, чтобы заманить в ловушку – он уже уходил в прошлое. Пока она находилась в Назарете, в парламенте шли о нем дебаты. Пока она стояла на церемонии своего вынужденного бракосочетания в больничной часовне, а Керси и Бурес заносили их имена в регистрационную книгу, в парламенте разрабатывали проект Закона о психическом здоровье, пресекающего отправку пациентов в психиатрические лечебницы их родными, будто в каком-то викторианском романе. Этот закон приводил оказание психиатрической помощи в соответствие с остальной медициной: ориентированной на пациентов и не скованной устаревшими правилами. Контрольный совет упразднялся. Если бы ее отправили в Назарет, когда новые законы вступили в силу, ей не пришлось бы выходить замуж, чтобы выйти оттуда.

Биг-Бен начал бить. Хелен высунулась из окна и подняла бокал за молодых Хелен, Норм и Паулин, чьи жизни теперь принадлежали им самим. Двенадцатый удар громом раскатился вверх и вниз по реке, и проект стал законом.

Робин застыл на пороге комнаты Дэмиана. Ковер еще хранил отпечатки чемодана и прочих вещей в дорогу; на подушке была вмятина в форме плюшевого мишки, которого Робин упаковал и распаковал дюжину раз, прежде чем решил, что сон Дэмиана без медведя станет худшей травмой, чем насмешки над тем, что он привез его с собой.

– Ну вот, дело сделано, – шмыгнул он носом. Если бы Хелен была в состоянии чувствовать то же, что и Робин, по отношению к своему сыну – как бы она поступила? – Но он кажется мне еще таким маленьким. Я совсем не помню, как это – быть маленьким. Помню, что чувствовал себя тогда, как мужчина, и это ощущение… О, Господи, я не знаю… – Робин сунул руки в карманы и шагнул к окну, выходящему на площадь. Березы, все еще пышные и зеленые, скрывали дома напротив. – Он уже не будет прежним, когда вернется домой.

Хелен было одновременно стыдно и тревожно от сладкого волнения в груди. Она присоединилась к Робину у окна.

– Чем же теперь ты станешь заполнять свои дни? – спросил он. Это был риторический вопрос, но сердце Хелен подпрыгнуло.

– Подожди здесь, и я тебе покажу.

Она вернулась минуту спустя: Робин ожидал ее, развернувшись спиной к окну, скрестив руки на груди, и его легкое удивление превратилось в изумление, когда она появилась с пачкой бумаг. Возможно, он ожидал увидеть надетое на ней новое платье или ожерелье.

– Вот. – Хелен протянула ему письмо, датированное тремя днями ранее, с предложением ей должности администратора в отделении уха, горла и носа при Больнице Университетского колледжа. – Вот чем я стану заполнять свои дни.

Робин прочел его сперва в очках, затем перечитал снова, уже сняв их, и оба раза с таким видом, будто читал иероглифы или стенографию Питмана. Он держал бумагу в одной руке, а очки в другой.

– Они сказали, что обычно не предлагают работу замужним женщинам, но для меня сделают исключение. Они сказали… – Хелен не могла скрыть гордости в голосе. – Они сказали, что я выдающийся кандидат.

– Хелен, любовь моя. – Усы Робина дрогнули от его старания скрыть улыбку. – Каким образом тебе удалось их обмануть? Ты не годишься для такой работы.

Она откашлялась и продемонстрировала ему остальные документы:

– Вообще-то гожусь.

Хелен разложила все свидетельства, которые заработала, на кровати Дэмиана, создав лоскутное одеяло из своих дипломов. Робина это больше не забавляло. Его лицо наливалось кровью все больше, с каждой страницей, которую она выкладывала.

– Когда ты этим занималась? – В его голосе появилось что-то незнакомое. – Что происходило с Дэмианом, пока ты все это делала? Почему ты не заботилась о нем?

Вряд ли о нем станут лучше заботиться в школе-интернате, подумала Хелен, но она знала, что не стоит поднимать эту тему.

– Он ходил в подготовительный класс пять дней в неделю. И я занималась по ночам.

– Мне нужно минуту на размышления. – Робин вернулся к окну и оперся костяшками на подоконник, ссутулившись. Хелен села на кровать и собрала свои свидетельства обратно в стопку.

– Чего тебе не хватает? – Он обращался к оконному стеклу. – Ты хочешь собственную машину? Я зарабатываю достаточно денег для двоих, не так ли?

Пара сережек со стразами из ближайшего универмага, но купленных на собственные деньги, значили бы для Хелен больше, чем все, что он когда-либо ей покупал, однако она видела, что идет по тонкому льду.

– Ты замечательный кормилец семьи. Но мне нужно большее, Робин. Я всегда хотела работать.

Никто не знал этого лучше, чем Робин. Он обернулся к комнате.

– Врачи предупреждали меня, что с тобой может случиться рецидив, однако спустя семь лет я полагал, что нам это не грозит.

«Я могу сказать ему сейчас, – мелькнула у нее мысль, – он знает меня уже семь лет, и я никогда, никогда не давала ему даже повода подумать, что я сумасшедшая».

Она глубоко вздохнула:

– Это не рецидив. Робин, прежде всего я никогда не была больна. Это было ошибкой – поместить меня туда. Ты же меня знаешь. Теперь ты должен это видеть.