Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

– Там в основном греки, – вставил Антуан.

– Греки или филиппинцы – один леший. И мне совсем не по нутру делить с ними наши бретонские воды. Это наша территория, черт побери! Они если не соляркой море загадят, так трупов в воду накидают. Не успеем оглянуться, как у одного из нас на траулере обнаружится мертвое тело.

– В любом случае тот, кто его выудит, платит за выпивку, – подвел итог Ле Шаню.

– Вот это дело! – проревел Каллош, грохнув пивной кружкой о деревянный стол.

– Бред все это! – отрезал Малю. – Точно говорю, это какой-нибудь мужик на своей яхте, который решил повыпендриваться. Столичный бездельник, не справился со шквалом и упал за борт. Знаете, из тех, кто ходит с немытой головой и строит из себя Керсозона [6] Оливье де Керсозон (р. 1944) – знаменитый французский яхтсмен, патриарх парусного спорта, неоднократный победитель океанских гонок, журналист и писатель; уроженец Бретани, представитель старинного аристократического рода. ! Выпил лишнего, что-то пошло не так – и готово!

– А вот я считаю, что в трале Жюгана запутался один из утопленников с «Бискароссы», – невнятно пробубнил Фанш, рот которого был набит арахисом.

Каллош, Ле Шаню и Питр дружно расхохотались, а Фанш, недовольно ворча себе под нос, загреб очередную порцию арахиса.

– Мы никогда не узнаем, чья это нога, – раздался нетрезвый голос из глубины зала.

Во время общего разговора его владелец не проронил ни звука. Головы резко повернулись в его направлении. Человек ерзал на диванчике и кашлял, пытаясь прочистить горло, чтобы голос звучал яснее.

– Вот те на! Да это наш артист! – со смешком заявил Антуан.

Все без исключения уставились на диванчик.

– Хотите знать, почему мы никогда не узнаем, что случилось?

– Ну ты-то уж точно знаешь. А знаешь – так говори! – откликнулся Морис.

– Потому что тело не найдут. А почему тело никогда не найдут? Потому что его нет.

Фанша рассмешило заявление Папу, но кроме него никто даже не улыбнулся. Остальные ждали продолжения.

– Тела нет, и вы хорошо это знаете. Боитесь сказать вслух, но про себя прекрасно все понимаете. Тела нет. И утопленника нет.

– И ноги тоже нет, если верить твоим словам, – сердито возразил Фанш. – По моему разумению, мужика свалил резкий порыв ветра, он упал за борт, и его слопали рыбы – кошачья акула или морской угорь. И точка.

Фанш постучал по виску указательным пальцем, намекая на то, что он думает об умственных способностях «артиста». Но остальные молчали. Их застывшие лица выражали недоумение и страх. Версия Фанша их не убедила. Все взгляды снова нацелились на Папу.

– Пьеррик и его матросы подняли на борт черную метку. Если хотите, можете спрятать головы в песок, только это ничего не изменит. На одного из них скоро обрушится беда. Я тут ни при чем, вот и все. Обещаю бочку килкенни тому, кто выловит тело с отрезанной правой ступней. В Корбо или где-нибудь еще…

– Метка, говоришь? – недоверчиво проговорил Ле Шаню. – Но зачем?

– Откуда я знаю? – ответил Папу.

– Кто мог послать знак Пьеррику?

– Пьеррику или одному из его матросов, – поправил Папу. – О том, когда и зачем, не имею ни малейшего понятия. А вот от кого…

Папу обвел взглядом оцепеневших рыбаков. В «Тихой гавани» не раздавалось ни звука, кроме тихого жужжания холодильника за стойкой.

– Посмотрите правде в глаза, – произнес Папу. – Знаю, это никому не понравится, но он вернулся. Он пробудился. Одному Богу известно почему. Только, думаю, в наших же интересах сидеть дома в тепле и не выходить в море.

– Тебе легко говорить. А мне через час с якоря сниматься, – заметил Жюэль.

– Мне тоже, – поддержал его Ле Шаню.

– А зачем он вздумал вернуться? – спросил Ив.

– Если б я знал…

– Это все из-за грека! – заорал Фанш. – Стоило тому появиться, как Пьеррик выудил из моря это…

– Это да.

– Верно сказано.

– Может, и так, – согласился Папу.

– А я вам говорил, – напомнил Антуан. – От греков и узкоглазых всегда одни гадости.

Папу подошел к бару и поставил пустой стакан на деревянную стойку. Все молча смотрели на него. Он с громким щелчком положил монету и, пошатываясь, вышел за дверь.

На Бельце рыбный промысел полностью подчинен расписанию приливов и отливов. Ежедневно, независимо от времени года, суда заходят в порт и покидают его в течение четырех часов до или после прилива. В момент отлива только в самой середине неглубокого илистого участка сохраняется узкий канал, позволяющий проходить лишь маленьким суденышкам и непригодный для траулеров.

Последние пять ночных выходов в море совершенно вымотали рыбаков. Лов в темное время суток, да еще зимой – каторжный труд. Моряки отчаливали еще до полуночи, каждый в свое время, гуськом, выходили в открытое море и направлялись к месту лова; освещением им служили только слабый отблеск луны на водной поверхности да разрезающие темноту лучи галогеновых прожекторов. Для того чтобы предугадать приближение невидимой волны, распознать, откуда она нахлынет, и направить форштевень судна в нужную сторону, требовались сноровка и неусыпная бдительность. Рыбный промысел сопряжен с определенным риском, и нередко моряки платили за свой труд высокую цену, – ничего не поделаешь, такова эта профессия.

Все эти пять дней прогноз погоды оставался неутешительным. Ледяной северо-западный ветер силой в сорок узлов не стихал ни на минуту, поднимая четырехметровые волны в нескольких кабельтовых от фарватера, проходящего вблизи Сен-Жиль-Круа-де-Ви. Каждый вечер порт, где готовые к отплытию траулеры и сейнеры уже урчали своими двигателями, содрогался от оглушительного грохота разбивающейся о волноломы водной громады. Тем не менее штормового предупреждения метеорологов, предписывающего судам оставаться на приколе, не поступало. А значит, нужно выходить в море – в погодных условиях, хуже которых трудно себе даже представить.

На борту «Пелажи» Марк испытывал настоящую муку. Его донимали холод, нестерпимый шум и приступы морской болезни, соленая вода разъедала кожу. Карадек же, напротив, переносил все эти напасти с невероятной легкостью. Он рассказывал своему неопытному матросу о походах к «новой земле» – берегам Ньюфаундленда. Тогда, в семидесятых годах, приходилось по двенадцать часов кряду разделывать рыбу на палубе при тридцатиградусном морозе. Теперь только старики помнят, как это было. Больше двадцати лет назад поголовье промысловой рыбы в районе канадской банки заметно сократилось, и понятно, что из тех, кому сейчас меньше сорока, там побывали единицы. Конечно, кое-кто из молодых тоже мог похвастаться тем, что бороздил волны во всех уголках земного шара: у берегов Перу, Мавритании, Мадагаскара, Гренландии, в Баренцевом море… Но настоящей легендой в Бретани на протяжении двух веков оставался рыбный промысел у «новой земли». Рассказывая об этом, Карадек раскраснелся от возбуждения. Он на чем свет стоит клял чертовых «ростбифов» за то, что они за ломоть хлеба купили у французов Луизиану, к тому же выгнали их из Акадии и вытеснили в залив Святого Лаврентия и на острова Сен-Пьер и Микелон. А потом эти негодяи закрыли двухсотмильную зону – просто-напросто вышвырнули оттуда бретонских рыбаков, словно какое-то отребье, хотя они занимались там ловом на протяжении двух веков. А правительство и пальцем не пошевелило. Ну да, рыбная ловля – это последнее, о чем власти стали бы думать. Этим технократам интересно аэробусами да скоростными поездами торговать. Ради этого они на все готовы.