Стина Джексон - Серебряная дорога

— Черт, Лелле, обязательно стоять так близко к краю?

Он повернул голову и посмотрел на полицейского:

— У тебя есть возможность избавиться от меня. Один толчок, и я стану не более чем дурным воспоминанием.

— Такая мысль действительно приходила мне в голову, честно скажу, — засмеялся полицейский.

Его звали Хассан, и он был другом Лелле, пусть и работал участковым инспектором. Они сблизились на почве исчезновения Лины.

Инспектор остановился в нескольких метрах от края и, глядя вдаль, положил руки на ремень. Лелле выбросил сигарету и тоже поднял взгляд. По ту сторону пропасти раскинулся черный лес. Здесь и там виднелись пятна водоемов и вырубок. На холме, напоминая о том, что человек доберется куда угодно, стояло несколько ветряков.

— Вот и снова лето наступило, — сказал Хассан.

— Да, черт побери.

— Чем ты тут занимаешься среди ночи?

— Ищу Лину.

— Тебе же известно мое мнение об этом.

Лелле улыбнулся и похлопал Хассана по плечу. Темная ткань униформы была теплой.

— При всем уважении мне глубоко наплевать, что ты думаешь на сей счет.

Хассан ухмыльнулся и причесал пальцами кучеряшки. При своих широких плечах он выглядел довольно внушительно. Лелле чувствовал себя доходягой по сравнению с ним.

— Насколько я понимаю, у вас нет ничего нового?

— Пока нет, но мы надеемся на трехлетие, может, кто-то осмелится излить душу.

Лелле посмотрел на блестящие ботинки Хассана, затем на свои, испачканные в грязи.

— Анетт организовала факельное шествие через всю деревню.

— Я слышал об этом. Хорошее дело. Мы меньше всего хотим, чтобы люди забыли.

— Меньше всего меня волнуют люди.

Солнце спряталось за тучами, и сразу похолодало.

— Кстати о людях, — сказал Хассан. — Ты помнишь Торбьёрна Форса?

— Того, который должен был ехать в одном автобусе с Линой в то утро? Как я мог бы забыть этого черта?

— Я видел его в торговом центре на днях. С женщиной.

Лелле закашлялся. Он постучал себе кулаком по груди и, прищурившись, недоверчиво уставился на Хассана:

— Неужели Торбьёрн нашел себе подругу после стольких лет? Трудно поверить.

— Я просто рассказываю то, что видел.

— Только не говори, что он импортировал какую-то бедняжку из Таиланда.

— Она с юга. Молодая, значительно моложе его. Правда, выглядит слегка изможденной, но ей наверняка не больше сорока.

— Ничего себе. Как старому лису так повезло?

— Понятия не имею. И она не одна.

— Что ты имеешь в виду?

Хассан сжал челюсти.

— Она привезла дочь с собой. Довольно взрослую девицу.

— Ты шутишь?

— Хотел бы я, чтобы это было так.

Из-за хриплого голоса человек, который не видел, а только слышал Силье, решил бы, что она очень старая или серьезно больна. Мея смотрела на мать прищурившись, когда та наливала вино дрожащей рукой. Явно не первый бокал, судя по тяжелым векам и заплетавшемуся языку. Даже если Торбьёрн заметил это, он ничего не сказал, во всяком случае, в присутствии Меи. Он только посмотрел на нее своими добрыми глазами и спросил:

— Ты много болтаешься где-то, Мея. Тебе удалось познакомиться с кем-то из деревенских?

Силье вытянула руку и погладила ее по голове:

— Мея ужасно независимая, у нее не бывает много друзей.

— Да так, познакомилась кое с кем. С одним парнем.

Силье медленно повернула голову. Ее затуманенные глаза заблестели от любопытства.

— Вот как! И кто он?

— Его зовут Карл-Юхан. Мы случайно встретились на озере.

— Карл-Юхан , его действительно так зовут?

Мея сделала вид, что не услышала вопрос. Она смотрела на Торбьёрна, который сунул указательный палец за губу, выловил оттуда снюс и отправил в выскобленную тарелку.

— Его имя мне ничего не говорит, — сказал он. — Откуда этот парень?

— Из Свартшё.

— Из Свартшё!

Желто-коричневая слюна дождем окропила фарфор.

— Ты шутишь? Неужели один из парней Биргера Брандта?

Мея почувствовала, как у нее похолодело в груди.

— Ну да.

Торбьёрн довольно долго молчал, прежде чем выдать:

— Наверное, не мне судить, поскольку люди считают меня деревенским дурачком. Но Биргер и его жена настоящие оригиналы.

— Почему это?

Из легких Торбьёрна вырвался звук, похожий на тихий свист.

— Они создали некое подобие коммуны у себя. Хиппи не хиппи… Живут, как в девятнадцатом веке. Им, похоже, не по нраву современные технологии. Биргер не хотел, чтобы его сыновья ходили в обычную школу, и разразился ужасный скандал, насколько мне помнится. Он решил учить их дома, но муниципалитет был против.

— Они верующие? — спросила Силье.

— Черт его знает, но меня бы это не удивило.

Силье допила остатки вина и показала пустым бокалом на Мею:

— Ты не могла бы пригласить его к нам, чтобы мы могли на него поглядеть?

— Об этом можешь забыть.

— Ну же, пригласи его.

Мея повернула взгляд в сторону леса, где солнечный свет упрямо боролся с тенью. В воздухе в едином хороводе кружились тучи семян от одуванчиков и полчища комаров. Со своего места она могла видеть поляну, где они стояли на рассвете, после того как Ёран высадил их. И ей показалось, что головокружительное ощущение, возникшее, когда их губы встретились, вернулось.

Теперь Лелле направился по Серебряной дороге в южном направлении. Пока солнце пряталось за лесом, успел миновать Йерн и Болиден. Он особо не гнал и предусмотрительно сбрасывал скорость задолго до того, как видел камеры контроля. В Шеллефтео остановился заправиться и купил сигареты у ночной продавщицы, оторвав ее от телефона. В магазинчик заскочил водитель фуры в бейсболке с длинным козырьком, налил себе две большие чашки кофе из автомата. За окном магазинчика царили мягкие сумерки, окрашивая все вокруг голубым цветом, и Лелле подумал о море. Он сел в машину, закурил и попытался направить мысли в другом направлении, но, когда завел мотор, уже знал, что на перекрестке руки сами повернут руль налево, навстречу воспоминаниям.

Неловко стряхивая пепел за окно, он проезжал погруженные в сон усадьбы, загоны для скота, черные ленты лесов. Чувствовал, как постепенно воздух становится все солонее, и наконец увидел море. Солнце начало пробиваться сквозь тучи, небо просветлело. Лелле припарковался, вышел и вдоль заросшего кустами каменистого берега направился к тому месту, где когда-то стоял его дом. Сейчас от него и досочки не осталось, но ему все же удалось различить контуры фундамента под травой. Он стоял какое-то время и курил, чувствуя, как становится все труднее дышать и как сердце неистово бьется в груди.

В этом доме он провел свое детство. Здесь его отец умер от пьянства, и он часто сидел вечерами в одиночестве, пока мама работала. Ему было семь-восемь лет, когда он начал допивать из горлышка капли, остававшиеся после отца. Он быстро научился различать крепкие и слабые алкогольные напитки по одному только запаху, потом попробовал и самогон, и водку. Лет в десять впервые напился пьяным. На следующее утро проснулся и обнаружил блевотину рядом с кроватью, но не помнил, как его рвало. Мать конечно же замечала, что от него все чаще попахивает спиртным, но так ничего не сказала ни ему, ни отцу — отец тогда еще был жив. На алкоголь не следовало обращать внимание, это было главное правило, действовавшее в их семье.