Дот Хатчисон - День всех пропавших

Паркуемся на улице и поднимаемся на крыльцо по недавно построенному пандусу. Вик с братьями, племянниками и племянницами собрались и возвели его совместными усилиями после того, как Марлен пришлось признать, что ей зачастую не обойтись без костылей, а с пандусом проще, чем с лестницей. Мы тоже помогали, а после окончания работы со смехом смотрели, как все внучата осторожно опускают руки в ведра с краской и прижимают к краям пандуса. Это одна из небольших перемен в доме и его окрестностях, которые начались вскоре после инсультов Марлен.

Инсульты не слишком серьезные – не как у отца Ширы, но достаточно частые и порой следующие один за другим. Хотя Марлен за восемьдесят, она всегда выглядела лет на двадцать моложе: здоровая, бодрая, при каждой возможности поддразнивающая детей. Теперь она сдала и больше соответствует своему возрасту. Вик делает все возможное, чтобы облегчить или сделать комфортней ее жизнь. Пандус нужен не только для костылей, но и для коляски, которой старушке пришлось пользоваться первую неделю после инсульта и – со временем – все чаще, хоть Марлен и сопротивляется. Жена Вика Дженни Хановериан приветствует нас в дверях: она радушная вирджинская хозяйка до мозга костей. Дженни благодарит за визит, интересуется самочувствием, целует каждого в щеку, дергает увернувшегося от первого поцелуя Брэна за куртку, чтобы не увернулся во второй раз, ругает меня за то, что вышла с мокрыми волосами в такую погоду – и все это на одном дыхании. Сначала заглядываем на кухню, рядом с которой стоит шкаф для одежды, и видим Марлен на стуле с высокой спинкой за длинной стойкой. Она руководит Викторией-Блисс, месящей тесто. Последняя сосредоточенна: зажала кончик языка между зубами, прищурилась… а под ноги подставила табурет, чтобы удобнее было трудиться за стойкой. Потому что в Виктории всего пять футов ростом, даже когда она раздувается от ярости. Даже Касс выше ее примерно на дюйм, что чрезвычайно утешает нашу напарницу.

Брэн смотрит на табурет и решает не комментировать происходящее. Вместо этого мы снимаем куртки, шапки и ретируемся в гостиную. Вик сидит в своем удобном кресле, кожа которого местами потерлась от частого постоянного использования. Иан рядом в таком же кресле, а Инара и Прия прижались друг к другу на диванчике. Девушки – вернее, молодые женщины, им по двадцать пять – поднимают головы и приветственно усмехаются. С тех пор как мы виделись в последний раз, волосы Прии стали разноцветнее: полголовы черные, а другая половина раскрашена в четыре или пять оттенков синего. В проколотой ноздре блестит украшение – голубоватый прозрачный кристалл в серебристых блестках, между темными глазами нарисован «третий глаз» того же оттенка, глаза подведены идеальными черными стрелками и светло-серебристыми тенями. Как обычно, губы Прии сжаты в решительную алую линию – как вызов, как рычание, независимо от выражения лица. Посередине нижней губы петлей перекинута серебряная цепочка, как у ее матери. Инара почти одного роста с Прией. У нее светло-карие глаза, золотистая темная кожа – полинезийское наследие по материнской линии. Она ведет себя не так экспрессивно, как Прия, а, откинувшись назад, наблюдает за происходящим, раздумывая, какую эмоцию выказать следующей. Здесь, в доме Вика, в апартаментах, которые он выстроил над гаражом для девушек, чтобы им всегда было где остановиться, она более расслаблена. Но все-таки она никогда не изменит своим привычкам. Темные волосы Инары длинные: на дюйм или два ниже бедер, когда она восседает на подушке.

Они представляют собой потрясающую пару, а вместе с Викторией-Блисс – и потрясающую группу: с бледной как снег кожей Виктории, кудрями такого глубокого черного оттенка, что при определенном освещении они выглядят почти синими, и такими голубыми глазами, что они кажутся почти фиолетовыми. Садовник просто обожал коллекционировать привлекательных девушек. Эти трое прекрасны, пылки и поставят на место любого, кто начнет судить о них только по внешности. Преданные, замечательные друзья.

– Спешила повидаться с нами, да? – интересуется Прия, сдерживая смешок.

– Мне надо было вымыть голову, а времени высушить не оставалось.

Когда я перестала вытирать волосы полотенцем, то опрыскала спреем, не дающим им спутаться. Жаль, не догадалась сунуть его в сумочку вместе с расческой: уверена, шапочка испортила все мои усилия. Набрасываюсь на волосы со всех сторон. Мне едва удается распутать их на дюйм, когда Брэн забирает у меня щетку и садится на подлокотник длинного дивана, где уже устроились Ксения с Мерседес. Он указывает щеткой на место рядом с собой.

– Я могу сама расчесать себя.

– Только не так, как ты это делаешь.

Инара с Прией наклоняются ближе друг к дружке, чтобы приглушить хихиканье. Они взрослые, трудолюбивые профессионалы – каждая в своем деле, однако здесь, в кругу семьи, ведут себя как подростки, которыми им так и не удалось побыть из-за пережитого в юности.

Сдаюсь и встаю перед Брэном. Если уж ему так надо за кем-то поухаживать прямо сейчас – пусть эта забота слегка удушающая, – ладно.

– Он был лучшим заплетателем волос в своем районе, – говорит Иан. Девушки, словно любопытные сурикаты, тут же придвигаются поближе: у них нюх на интересные рассказы. – Я заезжал за ним по утрам в субботу, а на крыльце стояла очередь из маленьких девочек.

Мне даже незачем оборачиваться: и так знаю, что Брэн краснеет. Ну разумеется.

– Они платили ему? – интересуется Инара.

– Только объятиями и словами благодарности.

– Иногда их мамы передавали мне еду, – бормочет Брэн. Как будто заплетать волосы за еду более мужественно, чем исключительно из добрых побуждений.

Инара слегка улыбается грустной улыбкой – скорее от зрелища Брэна за работой, чем от образующейся на моей голове короны из волос. Все Бабочки в Саду были обязаны носить высокие прически, чтобы не загораживать вытатуированные Садовником на их спинах большие крылья, и научились хорошо заплетать друг друга. Простые прически – когда бóльшего не требовалось, сложные – когда скучно; а скучали они часто.

Порой, когда воспоминания становятся ярче и болезненнее обычного, выжившие жертвы не в силах переносить чье-либо прикосновение к своим волосам. Вообще не переносят.

Мы по большей части залечиваем раны, но даже шрамы могут кровоточить. Молодые женщины, которых приняла в семью наша команда, знают это лучше многих.

«Впрочем, – думаю я, в то время как пальцы Брэна проходятся по моим волосам, убирая или приглаживая выбивающиеся пряди так же, как он раньше делал для сестры и ее подруг, – наша команда тоже это знает».

Ужин проходит прекрасно. Мы так наловчились избегать множества неудобных тем для разговора, что не испытываем неловкости, даже когда кто-то приближается к границе одной из запретных зон. Как правило. Иду на кухню приготовить чай – успела подсадить на него двух из трех дочерей Вика, когда они приходили из школы домой, – и слышу за собой тяжелые шаги.