Кэти Лоуэ - Фурии [litres]

– Да ты сама все понимаешь.

– Книга?

– Откуда ты про это узнала?

Я промолчала, ожидая продолжения.

– Ее собирались сжечь, – проговорила она наконец.

– Зачем?

– Не знаю. Но тебе известно, кто сжигает книги? – Она вытащила из-под носка какого-то жучка, поднесла к глазам, затем ленивым щелчком сбросила в песок. – Нацисты, вот кто.

В голосе ее прозвучала такая убежденность, что я засмеялась. Она посмотрела на меня.

– Что смешного?

– Не верю, что ты можешь уподобить Алекс и Грейс нацистам.

Она недовольно отвернулась, хотя от меня не ускользнула улыбка, мелькнувшая в уголке ее рта.

– Мы мерзавки, мы нацистки-лесбиянки, мы пришли жечь книги, – сказала я, одновременно недоумевая, почему, собственно, я должна ее в чем-то убеждать. В сложившихся обстоятельствах это было уже слишком.

Она фыркнула, и атмосфера несколько разрядилась, дышать стало легче.

– Ну и дура же ты.

– Так где сейчас книга? – помолчав, спросила я.

– Не скажу.

– Почему?

– Ты проболтаешься Алекс.

– Не проболтаюсь.

– Извини, Ви, я не хочу рисковать. – Она усмехнулась. – Разве что ты… ну, сама понимаешь.

Я ничего не ответила, делая вид, что поглощена изучением клочка бумаги, прилипшего к моему ботинку.

– Ну ты же и правда все понимаешь!

Проходившие мимо две девушки посмотрели в нашу сторону, явно почуяв запах сплетни.

– Тихо! – шикнула я. – Да, я ничего я не понимаю.

Даже в собственных ушах слова прозвучали фальшиво.

– Ну, ну, ну! – Робин схватила меня за руку. – Брось, Ви, не ври самой себе. Будет классно.

– Классно? Как в прошлый раз? Когда ты полоснула меня?

– Да ничего я тебя не полоснула, – засмеялась Робин. – Это была клятва дружбы, связавшая нас навеки.

– Да? Я бы предпочла парные браслеты.

– Подольше побудем вместе, я тебе и браслет подарю. – Робин распустила тугой узел и дала волосам свободно упасть на плечи. – Слушай, ты подумай. А пока… – Она подхватила сумочку и перебросила ремень через плечо. – Надо купить кое-каких продуктов к субботе. Если решишь, что… немного поразвлечься все же не повредит, я буду здесь в одиннадцать.

– Зачем продукты? – бросила я ей вслед, но она даже не обернулась.

«Таким образом, Посейдон наказал красавицу Горгону, и она сделалась чудовищем – существом, которое в отместку за богохульство отныне обречено превращать в камень любого, кто на него посмотрит. – Я завороженно перевернула страницу. – Этот образ вдохновлял Леонардо, Караваджо и многих других художников разных эпох: блеск в глазах, добыча, оборачивающаяся хищником, и наоборот. Женщина, которая бежит с предназначенного ей места, которую возвращают на него: ее отсеченная голова – предупреждение нам всем».

Я погладила пальцами глянцевую бумагу, на которой была напечатана книга, и слова Аннабел отразились в свете ламп приемной, куда меня вызвали, чтобы забрать – так мне сказали – кое-какие документы, связанные с посещением занятий, на которых я снова подделаю подпись матери.

– Вайолет, на два слова, пожалуйста.

В проеме двери, ведущей в кабинет, стоял декан, улыбаясь и точно клешнями вцепившись шишковатыми пальцами в ручку. Неприятный сюрприз. Я перехватывала отправляемые по моему домашнему адресу письма, запечатанные в конверты с эмблемой «Элм Холлоу», в содержании которых у меня не было никаких сомнений. «У нас есть основания для беспокойства» – наверняка начинались они примерно так, а заканчивались приглашением маме «побеседовать» с деканом.

Взрослые привычны к разного рода бессодержательным встречам; бесконечные «присаживайтесь» и «давайте поговорим», в конце которых ничего не меняется. Но в ту пору, да и наверняка сейчас, с точки зрения моих собственных студентов, свидание родителей и учителей представлялись тяжелейшим испытанием – позором, который я лично пережить бы не смогла.

Встреча декана с мамой, в ее запачканной толстовке поверх грязных джинсов, это стало бы моим позором. Но если на месте декана окажется Аннабел и увидит, кто я, откуда и в кого, стало быть, могу превратиться, – об этом было даже подумать страшно. Такого мне точно не выдержать: вида Аннабел, которая, побледнев, отворачивается от меня и уходит прочь. Страшная картина. Чтобы предотвратить такую встречу, я на что угодно готова была пойти.

Я присела на краешек старого кресла, глядя, как декан устраивается за столом: сквозь рукава рубашки проглядывали пухлые руки, под мышками проступали пятна пота. Он улыбнулся, мягко, с привычным дружелюбием, которое я не раз наблюдала в поведении санитаров, врачей, полицейских: ни к чему не обязывающее сочувствие со стороны профессионалов, обученных опекать других. Что-то во всем этом было неуютное, а в сложившихся обстоятельствах даже несправедливое: перед зимними каникулами мне выставили оценки, пусть и не выдающиеся, но вполне приличные. Посещаемость занятий, правда, оставляла желать лучшего, соблазнам уличных прогулок с Робин противостоять было нелегко. Тем не менее у меня все, на мой взгляд, было более или менее в порядке – по крайней мере, до последнего времени.

– Ну, как вам у нас, Вайолет?

– Все хорошо, сэр, – твердо ответила я, разглядывая свои сложенные на коленях руки.

– Что ж, рад слышать. Очень рад. – Он поцокал языком и наклонился ко мне. – И все же, Вайолет, кое-что меня немного беспокоит. Я видел ваши оценки, и вы немного не оправдываете наших ожиданий. – Он помолчал, пытаясь перехватить мой взгляд. – Я знаю, вы привыкли к другим методам обучения, так что я решил разобраться. Вам трудно привыкнуть к нашим порядкам?

Я почувствовала, как уязвленная гордость разбухает у меня в груди, и подняла голову.

– Нет, сэр.

Он облизнулся, словно котенок.

– Стало быть, с пониманием заданий у вас затруднений нет.

– Именно так, сэр. – Я выдавила из себя слабую улыбку, скорее походящую на гримасу.

– В таком случае, Вайолет… хотелось бы спросить… может, есть что-то еще, мешающее вам в полной мере проявить свои способности?

Я молчала, продолжая пристально смотреть на него, в надежде, что моя твердость заставит его переменить тему. Он ответил таким же взглядом; по спине пробежал холодок, мне вдруг стало страшно, непонятно почему. Сильно заколотилось, перекатываясь в груди, сердце.

– Сэр, – робко начала, я, – если я что-то натворила…

– Ничего вы не натворили, – перебил декан и откинулся на спинку заскрипевшего под ним кресла. – Мне просто хотелось немного поговорить, посмотреть, что можно сделать, чтобы помочь вам вернуться на правильную дорогу. Насколько я понимаю, вы хотите поступить в университет?

– Да, сэр.

Это было не совсем так, хоть и нельзя сказать, будто я солгала. Я, конечно, иногда думала об этом, но ни с кем не делилась. Для учащихся «Элм Холлоу» университет был путеводной звездой, целью, которой стремились достичь все. В чем, пожалуй, был некоторый смысл, ибо кому в здравом уме захочется похоронить себя в таком жалком городишке, как наш.