Кэти Лоуэ - Фурии [litres]

Я посмотрела на Алекс и Грейс и стала вслушиваться в то, что говорила Аннабел, стараясь поймать нить ее мысли.

– Быть может, – говорила она, – лучше всего прожить жизнь в стремлении к тому, что объединяет оба мира – реальный и воображаемый. Быть может, лучше тянуться не к будущему, к тому, что, вероятно, представляется вам невообразимой тоской, сплошными повторами, медленным умиранием, а к волшебству нашего собственного уникального прошлого. Обратиться к прошлому, которое мы разделяем с теми, кто был до нас, для кого повседневный жизненный опыт представлял собой стремление к тому, что заставляет наши сердца биться чуть быстрее, наполняет нашу жизнь волшебством, а души – восторгом самопознания. – Она закрыла книгу, по очереди посмотрела на каждую из нас. – Быть может, нам следует тренировать свой ум, следовать своим убеждениям, зову собственной воли. Может, это и есть то, что называется жизнью. Или – дорогой к возвышенному.

Зазвенел колокол, и, словно удивившись, она еще раз оглядела нас.

– Ну что ж, – заключила Аннабел, – полагаю, на сегодня это все. И я буду весьма признательна, если до нашей следующей встречи вы уладите свои отношения.

Лишь услышав монотонное жужжание пришедшего в движение лифта, мы разом пришли в движение. Алекс и я повернулись к Робин, тараторя наперебой каждая про свою украденную книгу. Грейс сидела, уставившись в страницу, водя по ней измазанным сине-черными чернилами пальцем. Робин, явно наслаждавшаяся тем, что оказалась в центре внимания, сидела на стуле Аннабел и слегка улыбалась.

Нас снова прервал звон колоколов сверху, и мы замолчали, глядя друг на друга. Над головой лилась мелодия, а птицы будто откликались на нее. Когда все стихло, Робин села, опершись локтями о колени.

– Давайте хоть на минутку все успокоимся.

Алекс и Грейс посмотрели на нее, затем Алекс искоса бросила взгляд и на меня – я в ответ на слова Робин послушно села, а теперь покраснела от такой готовности повиноваться и хотела было уже снова встать.

– Помните, что говорила Аннабел о мести? – торжественно, хоть и с некоторым смущением, свидетельствовавшим о неуверенности, испытываемой человеком, слишком близко подошедшим к краю пропасти, начала Робин.

Эта легкая заминка в ее браваде заставила меня замереть на месте, я моргнула, вспомнив, почему так разозлилась, – но в сравнении с тем, что я испытывала еще несколько мгновений назад, злость поутихла.

– Робин, – начала было Алекс.

– Говорила она, – продолжила, подняв руку, Робин, – что женщины должны мстить за тех, кому причинили зло. – Она посмотрела на Грейс, потом на меня. – Так?

– Она говорила о такой потребности, – поправила ее Грейс. – Она, если не ошибаюсь, говорила, что эта потребность лежит в основе женского единства.

– Точно, – просияла Робин. – Отсюда следует, что когда возможность мести появится, мы, во имя этой общности, обязаны ее использовать, верно?

– Нет, нет, это плохая идея, – мягко возразила Алекс и повернулась ко мне. – Слишком опасно. – Робин за ее спиной закатывала глаза. – Есть ведь и другие книги, там описываются другие заклинания, но…

– Но только это действительно работает, – не дала ей договорить Робин. – Вот что важно.

Я посмотрела на нее, потом на Алекс; потом снова на Робин и наконец спросила:

– Ладно, что там говорится?

Алекс застонала, вскочила со стула, подошла к окну, выходившему на восток, и посмотрела вниз на школьный двор.

– Фурии способны восстанавливать порядок и отбирать власть у тех, кто ею злоупотребляет. Взывая к этим богиням, человек молит о божественной справедливости, которую эти божества вершат, воздавая по заслугам в смертном мире тем, кто творит зло.

– Ну и? – Алекс повернулась к нам. – Что там еще говорится, Робин?

– Ритуалы должны совершаться, – нахмурилась Робин, – только тогда, когда этого действительно требуют обстоятельства, и лишь теми, кто имеет опыт. – Она помолчала. – Это, впрочем, общее правило. И опыт у нас имеется.

– Что у тебя имеется? – Алекс посмотрела на Робин и вздохнула. – Впрочем, знаешь что? Мне это неинтересно. – Она села рядом со мной. – Вайолет, случившееся с тобой ужасно, он не имел права так поступать… Но не дай ей себя уговорить. Это идиотская затея.

Ее тон задел меня, я медленно выдохнула сквозь зубы.

«Этой сучке только бы всех поучать» – так я как-то сказала об Алекс за глаза, выпив слишком много сладких коктейлей с водкой. Я заметила, что в глазах Робин мелькнула усмешка, и подумала, что, может, и она вспоминает тот разговор. Не дав мне заговорить, Робин обняла меня за печи. Я отпрянула, оттолкнув ее.

– Нет, – сказала я. – Нет, Робин. Забудь.

Робин уставилась на меня, на шее проступили жилы.

– Что ты…

– Просто оставь это, Робин. Я в эти игры не играю.

Я выбежала из комнаты, девушки молчали, а я слышала, как пульс бьется в ушах. Минуту я постояла за дверью, надеясь, что меня остановят. Но лифт уже приехал, а они даже не пошевелились.

Они продолжали сохранять молчание, словно ждали, пока я уйду.

Я вновь и вновь перечитывала слова, стараясь не обращать внимания на безжалостное постукивание его ручки. Усыпляющее тепло от работающего радиатора, запах толстого слоя пыли на нем (шелушинки омертвевшей кожи, подумалось мне; обугленная плоть). Я отодрала зубами кусочек сухой потрескавшейся кожи с губы, оставив на странице кроваво-красное пятнышко.

Снаружи послышался скрип ворот, один поворот ключа, за ним второй. Процокали, затихая, каблуки миссис Коксон, дверь за нею закрылась. С некоторого времени этот звук, это последнее действие, этот мертвенный щелчок стали мне противны: казалось, что во время нашей совместной вечерней работы мы с деканом были единственными людьми – а еще точнее, единственными живыми существами в школе.

Он на мгновение оторвался от рукописи и посмотрел на меня.

– Ну, как там у вас дела?

– Отлично. – В моем голосе прозвучало легкое раздражение. Я вернулась к рукописи. Почерк у декана был таким мелким, что в первые недели работы мне едва удавалось его разбирать, хотя потом – к какому-то странному для меня удовлетворению – я более или менее привыкала к этим каракулям, манере писать заглавные буквы и вычеркивать слова. Мои обязанности заключались в простом переписывании, переносе этих каракулей на карточки, которые я то и дело находила прикрепленными к стене в самых разных сочетаниях.

Порой я натыкалась на знакомые имена – я видела их высеченными на покрывшихся мхом надгробиях, у которых мы останавливались в тот первый вечер, или нацарапанными на полях книг, что я просматривала в башне в ожидании начала урока Аннабел, – смысл был непонятен, связь казалась случайна.