Кэти Лоуэ - Фурии [litres]

Мы повторяли эти слова, и голос мой казался мне не своим, незнакомым, словно исходил не из моей груди, а откуда-то еще, сзади, с расстояния одного-двух футов. Прошелестел ветерок, ветки в костре зашевелились. Я почувствовала, как кожа на руке покрылась мурашками, стало вдруг очень холодно, и я закрыла глаза. Мы подняли факелы повыше.

– Фурии, мы вызываем вас из вашего подземного мира и молим подняться в наш мир смертных. – Раздался оглушительный треск, это разгорелось толстое полено, выбросив вверх языки пламени, осыпав песок золотой пылью искр; птица снова заклокотала, сначала тихо, потом все громче и все отчаяннее.

Робин открыла глаза и посмотрела на меня. Грейс взяла у меня факел.

– Возьми в руки птицу.

Я посмотрела на Алекс.

– Она говорила, что у них блохи.

– О господи, Ви, шевелись. Нельзя быть такой трусихой.

– Но…

– Ох! – Она закатила глаза. – Действуй. Ты все портишь.

Я нагнулась к клетке, робко прикоснулась пальцами к проволоке, их сразу сильно обожгло; я отдернула руку, выругалась, но тихо, так чтобы никто не услышал. Огонь, похоже, разгорелся еще сильнее, во всяком случае, спине стало жарко. Я снова потянулась к клетке, схватила птицу за крылья. Она затрепыхалась, отбиваясь лапками; мне удалось выдернуть ее из клетки и прижать к груди: ладонью я ощущала, как она шевелится, извивается, словно чья-то чужая рука, оказавшаяся в моей.

– Мы приносим вам эту жертву, – вновь заговорила Робин, – чтобы убедить вас в серьезности наших намерений. – С широкой улыбкой она кивнула мне, и я ощутила во влажной от пота ладони тепло лезвия. Осознание происходящего более походило на воспоминание о том, что мне было уже известно, – шок подавленной воли.

– Не могу, – хрипло сказала я.

– Ты должна, – сказала как отрезала Робин. Я посмотрела на остальных; Алекс улыбалась, и блеск в ее глазах заставлял задуматься, уж не испытание ли это – экзамен, который я наверняка провалю.

Птица еще раз дернулась и затихла, словно все поняв.

– Это всего лишь голубь, – снова попыталась я.

– Вайолет, – резко оборвала меня Алекс, – ты сама сказала, он разносит блох. И это противно. Подними его, взяв за шею, так проще всего.

Я смотрела на Алекс, вглядывалась в ее блестящие, отражающие багровое пламя костра глаза; кожа у нее была влажной от пота. Я закрыла глаза, набрала в грудь воздуха и высоко подняла птицу, чувствуя, как она бьется в моей руке.

– Смотри не промахнись, – остерегла меня Робин. – А то порежешься.

Я посмотрела на птицу – ее трепещущие лапки описывали круги в пустоте, – набрала в грудь воздуха, задержала дыхание, выдохнула, прицелилась – контур ножа отразился на поверхностях стен – и зажмурилась. «Ты должна смотреть», – подумала я и, открыв глаза, вскинула нож и полоснула лезвием по шее птички, удивившись той легкости, с какой оно прошло через плоть, застряв лишь при соприкосновении с костью. На мои ладони, шею, грудь, в глаза горячими струйками брызнула кровь. Сколько же, оказывается, крови в этом маленьком существе.

Я думала, меня парализует ужас, но ужаса не было. Ни дрожи, ни страха – ничего из того, чего я ожидала и в предчувствии чего застывало и тяжелело мое тело. Напротив, я испытывала какой-то подъем, в груди и на сердце стало легко. Птица в последний раз дернулась и замерла. Моя окаменевшая рука стала липкой от крови.

– Мы приносим вам, фурии, эту жертву и преклоняем перед вами колени. Мы – исполнители вашей воли. Мы умоляем раскрыть нам ваши тайны и помочь покарать зло, причиненное нам и таким, как мы. Мы отдаем вам наши души, нанизанные на золотые нити парок, и просим о благословлении.

Алекс взяла у меня тельце голубя, подняла, держа за лапки, ткнула лезвием в его грудку и передала Робин, которая проделала то же самое. Последней была Грейс. Она прошептала что-то, бросила тельце в огонь и отступила на шаг; огонь сделался черным, затем серебристым и, наконец, вновь золотым.

– Смотрите. – Робин указала на арки в стенах.

Я увидела мелькнувшую фигуру в белом. Позади море черной массой наплывало на берег, звезды в небе сплетались в серебряную паутину. На миг их не стало, и я упала на песок, так и не осознав, что оторвалась от земли.

Я обернулась и увидела, что в каждой из них притаилась белая фигура, длинные пальцы ухватились за края. Позади них черное набегало на песок, сверху – звезды сплетались в серебристую паутину. В мгновение ока они исчезли, а я упала на песок, так и не осознав, что оторвалась от земли.

Проснулась я дома, в своей кровати, со все еще влажными от соленой морской воды волосами, в прилипшей к телу одежде.

Воспоминания набегали, как тени, волнами; вскрик, холодные руки, сомкнувшиеся на моей шее. Низкий вой, словно исходящий от какого-то чудовища, укрывшегося в пещере. Машина скорой помощи, тормозящая рядом, пока я прохожу мимо перевернутой машины с продолжающими вращаться колесами; удар, яркая вспышка на многолюдной улице. Блестящие нити паутины на окне, мерцающие стекла, красные, оранжевые, зеленые. Запах крови, такой же теплой, как у птички, что трепетала в моих руках, когда я перерезала ей шейку.

Я перевернулась на кровати и снова заснула, грезя о ночи.

Читаешь «Макбета» и думаешь о мытье рук как метафоре вины. Но в действительности это ближе к истине, чем может показаться обычному читателю. Даже когда краски блекнут и невооруженным глазом уже ничего не видно, на коже остается ощущение какой-то вязкости, жесткости, как будто в руки въелась глина, подчеркивая каждую вену, проникая в любую трещинку. Остается только удивляться, как до этого додумался Шекспир.

Все выходные я места себе не находила, оттирала руки, покрывая их толстым слоем крема, давным-давно украденного в местной аптеке. Это все, что я помню, если не считать секундного появления матери в моей спальне, чтобы спросить, не хочу ли я чаю или соку. Я ничего не ответила, только перевернулась на другой бок. Болело сердце, попавшее в ловушку лихорадочных видений, где бегали олени и собаки, лилась, впитываясь в песок, кровь, сверкал серебристый огонь.

Собравшись наконец с силами, хотя бы на душ, я обнаружила у себя на лопатке два тонких, синих по краям пореза и смутно вспомнила какие-то крылья, кажется черные, вроде бы поникшие. Ни о подругах, ни о содеянном нами я не думала, мелькали лишь какие-то бредовые обрывки, повторяющиеся по кругу.

А потом вдруг все кончилось. Возникло ощущение падения, головокружительного перехода от одного состояния к другому – и я ожила.

– Кто готов поговорить о композиционных принципах построения пьес на тему мести?

Профессор Малколм оглядел класс, мы потупились. От меня он давно уже не ждал добровольных ответов, напротив, лишь вздыхал, возвращая мне сочинения со своими все более и более едкими пометками на полях, нацарапанными расплывающимися красными чернилами.