Луиза Дженсен - Свидание [litres]

Мы так и не нашли тело, впрочем, говорят, это дело обычное. Приливы буйны и непредсказуемы, как человеческий мозг. Морская полиция заверяет, что где-нибудь, когда-нибудь его вынесет на берег. Невыносимо думать, что Бен один, в темном ледяном море, но я вспоминаю Филина и Киску, представляю, как он уютно устроился в их деревянном челне с подводой меда и денег колодой. Глупо, но почему-то утешает. Я попрощалась с ним. Сдерживая рыдания, осторожно опустила на место гроба старенького совенка Олли с истрепанной зеленой ленточкой. Бросив горсть земли в могилу, подняла глаза к незабудковому небу и представила, что Бен воссоединяется с мамой. Думая о ней, я всегда вспоминаю ее такой, какой она была до страшной болезни – улыбающейся и умиротворенной.

Иногда, соскальзывая в теплые воды сна, которые вскоре незамедлительно темнели, принося кошмары, я представляла себе, что им двоим, ушедшим, легче, чем мне, оставшейся. Однако время, как водится, не стоит на месте.

Поначалу казалось невозможным, что снег, припорошивший крыши, когда-нибудь растает, и нарциссы высунут головки из своего дремотного сумрака. Но Земля не сошла с орбиты, даже если мой мир разбит вдребезги. Жизнь продолжается.

Мы с Мэттом регулярно разговариваем. Между нами появилось понимание, которого раньше не было. Сострадание. Мы не вместе, но танцуем в симбиозе. Время от времени, после того как он зайдет в гости, я с улыбкой обнаруживаю где-нибудь шоколадный апельсин. Мэтт ходит к психотерапевту по поводу депрессии, а я все еще не смирилась с тем, что способность распознавать лица никогда ко мне не вернется. Два израненных сознания не равняются одному здоровому. Ни Мэтт, ни я не подали на развод, и, несмотря ни на что, я не хочу этого делать. Возможно, наступит день, когда мы будем не просто друзьями. Пока же мне хорошо одной. Я рада воскресным обедам с мистером Хендерсоном и чашечке кофе с констеблем Уиллис. Теперь я зову ее Стеф. Она помогла просто фантастически. Правду не скроешь. Обстоятельства маминой смерти выплыли наружу. Когда я созналась, с плеч словно сняли тяжкое бремя, и я ощутила, что, если меня посадят в тюрьму, я все-таки буду там более свободна, чем все предыдущие годы. Ожидание тянулось бесконечно, и после долгих взвешиваний и дискуссий, в которых я не участвовала, полицейские решили: по причине моего на тот момент юного возраста и давности дела обвинения предъявляться не будут. Меня объявили «жертвой обстоятельств». Когда Стеф сообщила новость, я покачала головой. По-прежнему терпеть не могу слово «жертва», даже после всего того, через что прошла. Особенно после всего того, через что прошла.

В доме престарелых я больше не работаю. Не различая пациентов, я могу по ошибке дать не то лекарство, и уволить меня – единственно верное решение. Правда, легче от этого не стало. Я регулярно туда наведываюсь, даю старикам повозиться с Бренуэллом. Кстати, Айрис тоже там. Она в основном молчит, о чем-то думает. Сидит у окна, глядя, как здешние обитатели гуляют по извилистой тропинке. Наверно, ждет сестру. Или Бена. Она воссоединится с ними раньше меня, и в каком-то смысле я ей завидую.

Я было совсем отчаялась найти работу. Слепота на лица перечеркивала любые варианты, однако мне предложили место в некоммерческой организации по поддержке больных прозопагнозией, и это стало настоящим спасением. Нас больше, чем вы думаете. Я работаю часами и часами отвечаю на звонки по вечерам и в выходные, а в перерывах долго гуляю с Бренуэллом у моря и в парке. Однако не среди скал. Только не там.

Наш с Мэттом дом перешел в другие руки. Мэтт давно уже не выплачивал ипотеку. Я не хотела оставаться в доме, который делила с Крисси. Перебралась на окраину города в отчаянном стремлении уехать и в то же время остаться в городе, который связывает меня с Беном.

Джеймс и Джулс часто пишут по электронной почте, и я все больше им отвечаю. Ни тот, ни другой не поджигал «Призму», чтобы скрыть участие Джеймса в этой печальной истории. Поджег ее Карл. Бар перестал приносить доход; неудивительно, что во время нашей встречи Карл так обрадовался наличным. Решил, что легко разберется с вопросом при помощи страховки. Его арестовали. Хотя кто я такая, чтобы судить? Все мы совершали поступки, которые считали очень ловкими, пока нас не поймали. Верно?

Я попросила Джеймса и Джулс не заговаривать со мной, если мы случайно пересечемся в городе. Я пока не готова общаться лично, хотя к этому идет. Порой вспоминаю, как Джеймс меня смешил и как в баре коснулся моей руки. Меня тогда словно током ударило. Прощение дарует свободу, сказала Крисси. Но я предпочитаю не торопиться. Начну с папы. Мы переписываемся, посылаем настоящие, бумажные письма, которые надо бросать в ящик, а сегодня впервые после его освобождения встречаемся.

«Как я тебя узнаю?» – спросил он, и я чуть не рассмеялась, потому что я, наверно, последняя, кому стоит задавать такой вопрос.

Потом вспомнила про мелкие детали – именно они облегчают мне жизнь. «Со мной будет черно-белый пес с чрезмерно энергичным хвостом».

Слепота на лица – и проклятие, и подарок. Разумеется, по доброй воле я бы никогда ее себе не пожелала – а кто пожелал бы? – но она помогает жить настоящим, замечать окружающее. Я вижу мелочи, которые другие упускают. Машинально оцениваю жесты, настроение. Ярче воспринимаю цвета, чтобы потом их узнать. Покажите мне синюю блузку, и я точно определю, видела ли ее раньше. Не думайте, что это просто. Существует семьдесят три оттенка синего и сотни промежуточных вариантов. Я помню именно мелочи.

Папа подойдет с минуты на минуту… Наклоняюсь погладить Бренуэлла. Он поставил торчком уши, напряг мышцы. Не рвется с поводка, как обычно, не спешит поноситься по парку. Знает – мы чего-то ждем. Кого-то.

Папа. Кручу в голове это слово. Как много времени прошло! Мелькает мысль: не зря ли я все затеяла. Может, пока не поздно, пойти домой? Однако шестое чувство нашептывает, что уже поздно. Он здесь.

Поднимаю взгляд, и сердце екает от глубокой внутренней уверенности. Папа. Он все еще кажется знакомым. Остановился у пруда с утками и внимательно и робко меня изучает. Я улыбаюсь. Толпа пришедших на пикник мешает смотреть. Плетеные корзины со снедью, дети с битами для крикета и футбольными мячами. Семья… То, чего у меня нет. Хотя теперь, наверно, есть.

Он здесь. Не двигается. Даже отсюда я чувствую его смятение и гадаю, чего он ждет. Гнева? Раздражения? Слез? А любви? Ждет ли он любви?

Слева от меня раздаются смех и улюлюканье. Мужчины, гоняющие в футбол, освистывают товарища. Я не поворачиваюсь. Все здесь для меня чужие. Все, кроме него.

Между нами каких-то несколько метров, а на самом деле – мили и мили, годы и годы, и я знаю, папа тоже вспоминает наш дом. Думает ли он о том, как подтыкал мне на ночь одеяло или как кружил маму по кухне под «Обольстительницу», а из духовки поднимался аромат имбирного пряника? Или вырывался, когда ему на запястьях защелкивали наручники, а в памяти навсегда отпечатались перепуганные лица детей?