Камилла Гребе - Оцепенение

– Ну вот и все, – протягивая гласные, сообщает Ракель, – идем к Юнасу?

В кровати лежит парень моего возраста. Бледный, худой, с коротко стриженными русыми волосами. Четкие черты лица, острые скулы, крупноватый нос. Маленький рот с узкими губами напоминает червяка, которого кто-то положил ему на лицо. Из носа торчит тонкая трубка, приклеенная к щеке бежевым хирургическим скотчем.

Рядом с кроватью странная металлическая конструкция, напоминающая качели. Не знаю, что это, но наверно приспособление, чтобы поднимать Юнаса из кровати.

Я внимательно его разглядываю.

Если бы я не знал, что он болен, то подумал бы, что парень просто спит. Он оказался совсем не таким, как я его представлял. Ни скрюченных рук, ни слюней, ни трясучки, ни странных звуков.

Похоже, он просто в отключке.

Без сознания, как зомби.

Я оглядываю комнату. На стенах – рисунки машин цветными мелками. Должно быть, Зомби-Юнас рисовал их, когда был маленьким, потому что выглядят они по-детски, а люди в машинах похожи на человечков с дорожных знаков. Еще тут есть постеры кинофильмов, а на крюке на стене висят бутсы со связанными шнурками и флажок Хаммарбю…

Мне становится не по себе.

Ракель подходит к кровати и садится на табурет. Мне показывает на кресло по другую сторону кровати.

– Я специально для тебя его поставила, чтобы тебе было удобно. Ты же будешь проводить здесь много времени.

Я опускаюсь в продавленное кресло и кладу руки на колени. Мне стремно. Что-то в этой комнате, в этом чуваке на кровати, похожем на куклу, вызывает у меня неприятные ощущения.

Зачем я на это согласился? Я что, правда буду просиживать тут по шесть часов в день за сто одиннадцать крон в час?

Какой же я придурок!

Ракель нежно гладит сына по голове.

– Это Самуэль, – шепчет она. – Он составит тебе компанию, пока я работаю.

Чувак не реагирует.

– Он будет читать тебе, – продолжает она, – и играть музыку. Ты рад?

Юнас и бровью не повел. Лежит неподвижно с закрытыми глазами. Лицо ничего не выражает. Не похоже, что он слышит или вообще понимает, что ему говорят.

Ракель нагибается и целует его в щеку. Показывает мне на трубку из носа.

– Юнас получает питание через зонд, – сообщает она, – но тебе не нужно об этом беспокоиться. Я этим занимаюсь.

Потом она тянется за кремом на прикроватном столике и выдавливает себе на руку. Берет руку Юнаса в свои и начинает втирать крем.

Над кроватью висит календарь, где кто-то – наверное, Ракель – зачеркнул все даты от июня до сегодняшнего дня.

– У него страшно сохнет кожа на руках, – поясняет она. – Я смазываю их пару раз в день. И стараюсь не забывать про бальзам для губ.

Я бросаю взгляд на столик. Там одинокая роза в вазе, расческа для волос и бальзам для губ.

Ракель начинает втирать крем в другую руку Юнаса. Медленно и старательно, не пропуская ни сантиметра.

– Готово, – обращается она к Юнасу. – Теперь получше?

Юнас издает едва слышный стон. Ракель расплывается в улыбке.

– Он знает, что ты здесь, – медленно кивает она.

Желудок снова скручивает – теперь не от голода, а от страха. Взгляд мечется по рисункам и постерам на стенах и упирается в полки с банками с лекарствами, резиновыми перчатками и рулонами бумаги.

На столике фотографии Ракель с мальчиком. На одном из снимков они на пляже. Оба улыбаются в камеру. На другом они на горнолыжном склоне. На столике – динамик, а рядом с ним лежит книга.

– Единственное, что от тебя требуется, это проводить с Юнасом время. – Наши взгляды встречаются. – Большую часть времени он спокоен. Но у него случаются судороги. И приступы. Если что-то такое произойдет, сразу зови меня. Хорошо?

Я киваю и стараюсь не смотреть на ее декольте, обнажающее грудь. Сглатываю.

– Звучит несложно.

Я лежу в двуспальной кровати с мягкими подушками. Мне тепло и хорошо после рагу с картошкой. Кожа горит от долгого горячего душа, но все равно единственное, о чем я могу думать – это как скорее отсюда убраться.

Подальше от Ракель и зомби-Юнаса. Подальше от скал и сосен и магазина, торгующего лобстером и устрицами.

Смотрю на мобильный на столике у кровати, серебристый и тихий, как дохлая рыба.

Без мобильника жизнь отстой.

Лежать тут без связи с внешним миром все равно что в гробу.

Весь мир там – внутри металлической оболочки. Вся жизнь там.

Лиам, Александра, Жанетт. И Игорь, как же без него… и мамаша.

А все остальное – этот дом, заходящее солнце, отражающееся в море за окном, Ракель, Юнас… все это словно ненастоящее.

Нужно продумать план.

Остаться здесь на день-два. Может, удастся стащить что-нибудь ценное, что можно загнать в Интернете за хорошие бабки и жить на них какое-то время.

Чувствую, как глаза закрываются от усталости.

Сразу в моем сознании возникает мама. Она улыбается, золотой крест горит на груди, словно в свете мощной лампы.

– Впусти Иисуса в твое сердце, Самуэль, – шепчет она, нагибается и прижимается к моим губам в поцелуе – слишком долгом для материнского.

А когда она выпрямляется, я вижу, что у нее лицо Ракель.

Трава возле желтого дома по колено, яблоневые деревья стоят в цвету.

Закрыв старую ржавую калитку за спиной, я иду к дому, на ходу нащупывая ключи в кармане.

На улице по-летнему тепло, воздух наполнен пением птиц и жужжанием шмелей.

Я отпираю дверь и вхожу в родной дом.

Пахнет пылью и какой-то гнилью или плесенью, но выглядит все, как обычно. Ботинки отца стоят в два ряда на обувной полке. Куртки висят на вешалках под шляпной полкой. Кладу стопку почты на комод под зеркалом, просматриваю в поисках важных писем и кладу счета в сумку.

У меня нет банковских данных отца, но я уверена, что он хранит их в зеленом шкафу. Хорошо бы их найти, иначе придется самой оплачивать счета, а у меня каждый эре на счету.

Отец всегда оплачивает счета вовремя.

Снимаю туфли и иду в кухню.

Здесь тоже все как обычно.

В окно видно, как блестит озеро в лучах солнца. Высокие розовые кусты, которые давно пора было бы обрезать, заслоняют вид.

Открываю холодильник, ожидая увидеть там стухшие продукты, но там пусто. Холодильник отключен. В нос ударяет слабый запах моющего средства. Я провожу пальцем по стеклянной полке. Она такая чистая, что чуть ли не скрипит под пальцем.

Морозилку он тоже помыл.

Осматриваюсь. Дверца духовки открыта. Противни составлены на клетчатом полотенце на столе. Рядом открытая упаковка с металлическими губками.

Как это похоже на отца, подумала я. Прибрал дом, готовясь к смерти, чтобы меня не утруждать.

Меня охватывает чувство вины, смешанное с грустью. Папа столько для меня сделал. Настроение, которое и так было на нуле, резко ухудшается. Я думаю об исчезновении Самуэля, о дыхании пастора, когда он прижимался ко мне пахом.