Камилла Гребе - Оцепенение

Двуспальная кровать застелена, тумбочка завалена книгами. Напротив кровати – двухдверный шкаф из темного дерева.

Открываю одну дверцу.

Блузки, платья, брюки на вешалках. Внизу туфли. За другой – мужские рубашки, свитера, штаны.

Должно быть, одежда ее сожителя.

Иду в ванную.

Над раковиной – белый шкафчик. Дверца открывается со скрипом.

Там две полки. На верхней – женские кремы, духи, дезодорант, коробка тампонов, на нижней – бритва и воск для волос.

Закрываю дверцу и оглядываюсь по сторонам.

Большой металлический шкаф из таких, что раньше были для документов в офисах, стоит у стены.

Дергаю ручку.

Заперт.

Приподнимаюсь и провожу рукой по верху шкафа. Бинго! Нащупываю ключик.

Ключик легко входит в скважину, и еще не повернув его, я уже знаю, что ключ тот.

Дыхание учащается.

Люди запирают шкаф, только если держат там что-то важное. Никто не станет прятать туалетную бумагу.

Дверца открывается, и я вижу ряды коробку и банок с медицинскими препаратами. Таблетки, ампулы, иглы.

Первая реакция – разочарование. Но присмотревшись к названиям на коробках, я понимаю, что они мне знакомы.

«Дексмедетомедин», «Клонидин», «Мидозолам», «Собрил», «Икторевил», «Стесолид» и «Фентанил 50 мкг/мл», раствор для инъекций.

Погоди-ка.

«Фентанил».

Хоть Игорь с Мальте и предпочитали олдскульный товар, я немного разбираюсь в лекарствах. Они все больше конкурируют с наркотиками. «Фентанил», например, на вес золота. Мальте рассказывал, что нарики режут его на мелкие-мелкие кусочки и глотают.

Провожу пальцем по упаковкам.

На каждой полке четырнадцать банок с «Фентанилом», всего сорок две упаковки. Хватит на то, чтобы проколбасить целый школьный класс на пару недель.

Недолго подумав, беру три упаковки и прячу в карман. Заметит ли Ракель отсутствие?

Баночки с прозрачной жидкостью стоят так аккуратно, что она наверняка знает, сколько их у нее. Почему-то мне кажется, что в этом она похожа на меня, Ракель умеет считать.

На нижней полке лежат уже использованные банки. Меня осеняет. Я беру шприц, наполняю водой из-под крана и впрыскиваю в пустые банки.

Проверяю крышечки. Дырки в мембране от игл такие маленькие, что их почти не видно. Закручиваю крышечку и ставлю банки рядом с остальными. Не отличишь.

Теперь можно уходить.

Вода вряд ли повредит Зомби-Юнасу, ведь наше тело на семьдесят процентов состоит из воды.

Делаю глубокий вдох, закрываю шкаф, запираю и возвращаю ключик на место.

В этот момент слышу глухой звук. Оборачиваюсь и вижу Ракель в комнате Юнаса.

В руках у нее пакет с продуктами, рот приоткрыт, словно она пытается осознать происходящее, но у нее не получается. Рука так сильно сжимает ручки пакета, что побелела, а в глазах застыл страх.

– Крем для рук кончился. Хотел новый найти.

После закрытия магазина я подсчитываю кассу, заполняю отчет и иду к Стине в кабинет.

– Входи, – раздается в ответ на мой стук.

Я кладу отчет на стол перед начальницей.

Стина смотрит на меня поверх очков и улыбается, отчего морщины на покрытом старческими пятнами лице становятся еще глубже.

– Спасибо, дружок, – благодарит она. – До завтра.

– До завтра, – улыбаюсь я в ответ и поворачиваюсь к двери.

– Погоди-ка. Как там все разрешилось с твоим сыном?

Я замираю и обдумываю варианты ответа.

Можно ли быть с ней честной? Стина хороший человек, в этом у меня нет сомнений. Но я знаю, что она, как и все остальные коллеги, умирает от любопытства.

Решаюсь пойти на компромисс. Полуправду, которая не выставит меня сумасшедшей и не даст пищу для слухов.

– Он пропал. Мы поссорились, и я выставила его из дома. И с понедельника от него ничего не слышно.

– Да что ты говоришь! – поражается Стина. – Тебе должно быть нелегко. Но он скоро вернется, вот увидишь. Бьёрн тоже иногда пропадает. Подростковый период.

Стине за шестьдесят, но ее сын моего возраста.

Я начала рано, Стина поздно.

Начальница замолкает. Снимает очки, кладет на стол рядом с отчетом и спрашивает:

– Это из-за него полиция приходила?

– Да, – отвечаю я, поколебавшись, довольная тем, что на этот раз мне удалось сдержать свою болтливость.

Щеки горят. Это даже смешно. Мне тридцать шесть лет, а я совсем не умею врать. Сгораю от стыда даже за самую маленькую ложь во спасение и думаю о Страшном суде и гневе Божьем.

По Стине видно, что она горит желанием узнать подробности, но вместо этого она снова расплывается в улыбке.

– Все будет хорошо, – заверяет она. – Езжай домой и отдохни.

– Спасибо, – отвечаю я, но не могу сдвинуться с места.

Чувствую, как по щекам текут слезы, и моргаю от удивления.

– Милая…

Стина поднимается, подходит ко мне, кладет руку на спину и усаживает на стул перед столом.

– Что с тобой?

Я смотрю на горы бумаг на столе, чувствую запах окурков в пепельнице.

И разражаюсь тирадой. Выплескиваю на Стину все, что я носила в себе. Рассказываю об исчезновении Самуэля, о бритоголовом верзиле, поджидавшем меня в подъезде, о том, что я узнала о матери и отце. Даже о пасторе, который приставал ко мне на глазах у Иисуса на кресте.

– Милая, – качает головой Стина. – Бедняжка.

И от этих слов мне становится легче. Уже одни они исцеляют.

– Будем решать проблемы одна за одной, – решительно заявляет она и поднимается.

Подходит к старому металлическому шкафу для документов и выдвигает ящик.

Я разглядываю ее широкую спину, руки, буквально вываливающиеся из блузки, смотрю на рыжее облако кудрявых волос, нимбом возвышающееся над головой. Она шумно роется в шкафу. Блестящая синтетическая ткань натягивается на плечах.

Она задвигает ящик и возвращается с фляжкой и двумя стаканчиками.

– Ты серьезно? – ахаю я. – Мы же не можем пить на работе… Теоретически рабочий день еще не кончился, хоть магазин уже закрыт. Но время оплачивается. И мы в магазине. Даже если покупатели нас не видят… Что, если кто-то…

– Ш-ш-ш, – прижимает палец к губам Стина. Потом откручивает крышечку и разливает янтарную жидкость по стаканчикам. Протягивает один мне со словами:

– Пей!

Я подчиняюсь.

Горло обжигает, и внутри разливается тепло.

– А теперь слушай меня, – начинает Стина. – То, что твой отец скрывал от тебя правду о матери, ужасно, но ничего с этим не поделаешь.

– Отец меня спас, – перебиваю я. – Он любил меня, несмотря на мои грехи, он помог мне растить Самуэля. Одна я бы не справилась.

– А мне кажется, он просто хотел контролировать твою жизнь, – фыркает Стина и опрокидывает в рот стопку.

– Это все ради моего блага, – бормочу я.

– Чепуха! Ты бы видела себя, когда говоришь об отце. Ты становишься похожа на побитую собаку, испуганную и несчастную. Все, чего хотят такие мужчины, – это контролировать нас, женщин!