Камилла Гребе - Оцепенение

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – выжимаю я из себя, чуть не рыдая.

– Мне нужно в магазин, – сообщает она, снимая фартук и вешая на крючок рядом с плитой. – Присмотришь за Юнасом?

– Конечно, – отвечаю я, немного успокоившись.

Я – хороший, говорю я себе.

Я такой же, как все. Я попал в неприятности и делаю все, что в моих силах, чтобы из них выбраться.

У меня не было другого выбора.

Зомби-Юнас неподвижно лежит в постели.

Слабый запах мочи, пронизывавший душный воздух комнаты, смешивается с ароматом красной розы. Она одиноко стоит на столе, прямая, как восклицательный знак.

Я наклоняюсь ближе, чтобы внимательно рассмотреть его лицо.

Ноздря, из которой торчит трубка, вся красная и воспаленная. Местами кожа облезла до мяса. Губы еще суше, чем раньше, и все в трещинах.

– Привет, – здороваюсь я и тянусь за бальзамом. Аккуратно смазываю Юнасу губы.

Он никак не реагирует, но из уголка рта стекает тонкая струйка слюны.

Я бережно вытираю ему лицо салфеткой и кладу ее рядом с вазой. Потом беру крем для рук и начинаю смазывать холодные тонкие пальцы.

– Что скажешь? Дочитаем тот стих?

Он, разумеется, не отвечает, но мне любопытно, что там произойдет со львом, ягненком и раненым голубем, мечтавшим вернуть крылья.

Я вытаскиваю листы, спрятанные под матрасом, сажусь в кресло и начинаю читать.

Я опускаю лист на колени. Стихотворение продолжается на обратной стороне, но мне больше не хочется читать.

Что-то в этом тексте меня отталкивает.

Это стихотворение – плод больного воображения.

И не просто больного, а помешавшегося на Библии . Потому что я-то точно знаю, что все это значит, не зря же я столько времени провел в компании придурков из маминого библейского кружка.

Смотрю на текст. Перечитываю последние строки.

От этого стихотворения у меня волосы встают дыбом. Но я не могу объяснить почему. Что-то в моем подсознании шевелится, как огромное черное чудовище в глубине, но не спешит выплыть наружу, хоть я и настойчиво зову его.

Я складываю листы со стихотворением, сую в задний карман джинсов и смотрю на Зомби-Юнаса.

Его тело сотрясается от дрожи. Кулаки судорожно сжаты.

Черт!

Он же не думает отбросить коньки в мою смену?

Но через секунду кулаки разжимаются, и он успокаивается. На губах появилась белая пена, какая бывает вокруг морских скал в сильный ветер.

Я тянусь за салфеткой и вытираю ему губы. Мне не по себе.

– Я должен уехать, – говорю я. – Прости. Ничего личного. Просто пора валить.

Подумав, добавляю:

– Надеюсь, ты скоро поправишься.

Больше я не знаю, что сказать, как объяснить, почему я должен сделать то, что должен.

Я просто сижу в кресле и тяну время.

Хлопок двери говорит о том, что Ракель вернулась. Я слышу, как она убирает продукты в холодильник и проходит в свою комнату.

Подождав еще полчасика, решаю, что пора.

Беру руку Юнаса и осторожно пожимаю, не хочу, чтобы у него остались синяки.

– Пока. Выздоравливай.

Он не реагирует.

Иду в прихожую и стучусь к Ракель.

– Входи! – кричит она.

Приоткрыв дверь, вижу ее за столом с включенным ноутбуком.

Она чертовски много работает.

Ракель снимает очки, опирается локтем о стол и смотрит на меня:

– Все в порядке?

Я киваю.

– Он спит. Мне нужно съездить прикупить пару вещей.

– Хорошо, – говорит она. – Можешь купить мне велосипедный замок на заправке, если будешь проезжать мимо?

– Конечно, – отвечаю я.

Мне тут же становится стыдно за то, что она никогда не увидит этот велосипедный замок. Потому что скоро я буду далеко отсюда.

– Пары сотен хватит?

– Думаю, да, – кладу деньги в карман.

В лучах солнца, проникающих через окно, волосы Ракель горят как медь. Она ловит на себе мой взгляд и улыбается.

Я сглатываю и борюсь с желанием бежать отсюда со всех ног, потому что мне невыносимо видеть, как они сидит там на стуле в полном неведении о своей неотразимости.

Вместо этого я вежливо улыбаюсь, как примерный мальчик.

Она открывает ноутбук, надевает очки и поворачивается, словно давая понять, что разговор окончен.

Я иду в прихожую, надеваю рюкзак и ботинки.

Уже собираюсь выйти, как за спиной раздаются шаги. Это Ракель.

– Самуэль, – говорит она едва слышно, – я только хотела сказать спасибо. Ты так добр к Юнасу. Я видела, что ты смазал ему руки кремом. Для меня так много значит твоя помощь. Особенно сейчас, когда Улле в отъезде. Хорошо, когда в доме есть мужчина.

– Спасибо, – бормочу я.

Хорошо, когда в доме есть мужчина.

Я заливаюсь краской. Мне стыдно за собственную ничтожность. Я последний мудак. Ведь я собираюсь обмануть ее и бросить.

Я открываю входную дверь и бросаю на Ракель последний взгляд.

И вижу, как улыбка сходит с лица, зрачки расширяются, а губы вытягиваются в букву «О».

– Что ? – спрашиваю я, чувствуя, как теплый ветер, ворвавшийся в дом, ласкает мне затылок.

Ракель не отвечает.

Рот у нее открывается, и с губ срывается истошный крик, от которого у меня чуть не разрывается сердце.

Я медленно поворачиваюсь к двери.

Огромная фигура нависает надо мной. Мускулы выпирают из-под тесной майки. Татуированная кожа блестит от пота. Челюсти крепко сжаты. Глаза совершенно пустые, как будто их выкололи, а вместо них вставили пуговицы.

Это Игорь.

Порой я думаю, что все было бы легче, не будь между нами такой разницы в возрасте.

Разумеется, Надя по-прежнему была бы больна, и я по-прежнему боролся с чувством вины.

Но не так сильно или не таким образом, потому что для Афсанех я всегда был в минусе. Она будто сделала мне гигантское одолжение уже тем, что выбрала меня себе в партнеры, несмотря на разницу в возрасте и солидный багаж в виде избалованной бывшей жены, трех взрослых детей и пары десятков лишних килограмм.

Но она не просто приняла мою семью. Она полюбила их с первого взгляда. И дети ее обожают. Даже Беатрис она нравится, что уже настоящее чудо, потому что этой женщине никто никогда не нравится.

Возможно, жена так быстро привязалась к моей семье, потому что у нее не было своей. Она была младенцем, когда ее отца и старшего брата убили в Иране в начале восьмидесятых – после прихода к власти исламистов под предводительством аятоллы Хомейни. Ее мать получила ужасные вести, когда была на рынке, и в чем была бежала из страны с Афсанех на руках. Тремя месяцами позже они прибыли в Стокгольм и начали медленно строить жизнь заново. Все шло нормально, пока мама не умерла от инфаркта, когда Афсанех только исполнилось восемнадцать.