Валентина Назарова - Девушка с плеером

— И кто это все сделал?

— Что? А, рисунки! Точно, ты же спросила про рисунки. Их сделали люди, которые приходили к нам, и мы сами. Вот, смотри. — Он вскочил и одним прыжком оказался у заложенного кирпичом камина. — Я пару лет назад страшно разозлился на всех и закрасил стены, но тут еще неплохо видно.

— А кто это — мы?

— Мы… Я и группа, в которой я когда‐то пел. Вот.

Он свалил гору хлама с каминной полки. На стене показались профили трех парней, довольно неплохо нарисованные. В них я узнала длинноволосого Криса, Марка и Бена. Должно быть, красили баллончиком по трафарету — такая картинка все равно проступит, чем ее ни закрашивай.

— Очень красиво и так похоже! Почему ты решил их замазать? И отрезать волосы?

— Я же говорю, разозлился. Помню, красил тогда всю ночь. Понимаешь, мы должны были стать величайшей рок-группой в целом мире. Но… — Он нахмурился.

Мне захотелось обнять его.

— Как тебе объяснить… Знаешь, вот ты живешь, ходишь на работу, влюбляешься, трахаешься, бухаешь, упарываешься на рейве, но ничто не способно заполнить пустоту внутри. Ничто, кроме музыки. Сколько себя помню, всегда ее слушал, и песни застревали у меня в голове. Причем почти нет разницы какие. Они заполняют мою голову, это как шизофрения. Я слышу голоса. И всегда их слышал. Когда я на сцене, они полностью мной завладевают. Иногда я даже не помню выступлений, у меня случаются провалы в памяти. Так было с самого детства, я просто ходил и пел. И однажды Марк услышал, как я пою. Оказалось, что у него в голове бродят мелодии, которые он раньше не мог облечь в слова. А еще у него была гитара. Мы как будто составили два полушария одного мозга, понимаешь? Когда мы начали писать свои песни, я получил ответ на вопрос о смысле жизни, до того как успел его задать. — Глаза у него заблестели. — А потом все изменилось. Вдруг музыка перестала быть детской мечтой. Нас позвали выступить на Гласто, и этот ублюдок Марк начал вести себя как продюсер. Теперь его волновала только слава, он был одержим идеей, что наши песни должен услышать весь мир. Он забыл, что рок совсем не об этом. Он все гнал и гнал нас к одному ему известной вершине, забывая о том, что нужно просто жить, что нельзя форсировать такие вещи, они приходят сами к тем, кто их по‐настоящему достоин. Я не мог согласиться с его видением. И он бросил меня. Никогда не забуду тот вечер, Вероника. Лил дождь. Я был в нули, мы гуляли на очень пафосной вечеринке. Марк отвел меня подальше в сторону, чтобы никто не услышал. Боялся, что я опозорю его, устрою сцену, как бухая истеричная баба. Он сказал, что все кончено и мы не можем больше играть вместе, поскольку я не профессионал. Что мне нужна помощь в управлении гневом и реабилитация. Что я полный мудак и ему стыдно за меня. До сих помню тот разговор. Мы были вместе со школы. А он решил, что может просто закончить все вот так. — Он щелкнул пальцами. — Когда‐то Марк говорил мне, что мы будем править миром. Он говорил, что любит меня. Понимаешь, мы были братьями, больше, чем братьями. А потом предал. Фак, вот сука, до сих пор не отпускает. Только подумаю об этом — и сразу хочется разрушить что‐нибудь красивое.

Например, себя, подумала я.

— А ведь знаешь, Марк не похож на меня. Обычно я покричу и забуду, а он долго переживает все внутри, мучается, страдает. Фак, может, я и был виноват в чем‐то тогда? Черт, не могу я думать об этом! — Крис схватился за голову, потом прикончил бокал вина и вытер рот рукой. — У меня было все. У меня могло бы быть все. — Он развел руками. — Просто какая‐то исповедь неудачника.

— Перестань, ты вовсе не неудачник, Крис. Ты… невероятный.

Но он был где‐то очень далеко, в его глазах сверкал гнев и что‐то еще, что я была не в силах распознать в тот момент.

— Марк! Чокнутый придурок, вечно гоняющийся за славой. Ведет себя как принц голубых кровей, а сам вырос в одном их кварталов соцжилья в Пекэме. Знаешь, где это?

Я кивнула, вспомнив черно-белые фото огромных монструозных построек в южном Лондоне, похожих на картонные космические корабли из немого кино и колонию термитов одновременно.

— Там в восьмидесятые тусовался Джарвис Кокер и остальные. Мать Марка была хиппушкой, они жили в коммуне с другими такими же чокнутыми. Однажды по пьяни он признался мне, что мать не раз говорила ему, будто его настоящий отец — один из музыкантов The Who. Можешь себе представить, насколько у нее крыша съехала? Но Марк‐то ей верил. А потом она умерла — кажется, ее сбила машина или что‐то трагическое вроде того. Ему было лет десять, когда он поселился на нашей улице. Жил у своих деда с бабкой. Они были строги к нему, не хотели, чтобы он повторил судьбу своей матери-шлюхи. Но видишь, не уберегли. — Крис усмехнулся. — Его дед преподавал литературу в нашем колледже. От него Марк и набрался манер. Ведет себя, будто он профессор в Хогвартсе!

— А что ты скажешь про Хью?

— Хью просто расфуфыренный педик, который не может признаться в этом даже самому себе, — отрезал Крис и со злостью затушил окурок. — У парней вроде него всегда водятся мерзкие секреты. Я не знаю, что Марк в нем нашел. Впрочем, я больше не знаю, кто такой Марк Риммер. Или я вообще никогда его не знал его.

Это настоящая ревность, подумала я. В нем полыхал огонь, и сейчас пламя рвалось наружу, я видела это в метавших молнии глазах Криса. Я придвинулась немного поближе — ни дать ни взять бабочка, летящая на огонь.

— Крис, послушай, а почему ты ушел из музыки? Ты же офигенно поешь, ты невероятно талантливый. Почему ты все бросил? Я… — Мне так хотелось говорить с ним, продолжать и продолжать этот диалог. — Вчера на концерте… там же просто все с ума сошли.

Он усмехнулся:

— Знаешь, как говорят? Понять, насколько хорош концерт, можно только по тому, хорошо ли тебе отсосут после него.

— Значит, вот чего ты ожидал вчера? — рассмеялась я немного смущенно. — Прости, не знала этого правила.

— Блин, ты классная, Вероника, — сказал Крис, долго глядя мне в лицо. — С тобой легко. Знаешь, мне бывает очень сложно с женщинами. Они все время хотят меня спасти. А ты другая, тебе просто тоже одиноко сегодня вечером. Ведь правда?

Я кивнула, подумав, что почти не покривила душой.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один.

— А мне тридцать три. Кобейна и Моррисона я уже пережил. — Он раскатал еще пару дорожек, себе и мне. — Черт, свет слишком яркий, ты не находишь?

С этими словами он поднялся и щелкнул выключателем. В наступившем полумраке замелькали картинки в телевизоре, звук которого мы давно выключили.

— Знаешь, ты чем‐то похожа на одну мою знакомую. Это было очень давно, в молодости.

Меня пробил холодный пот. Он заметил, что мы с тобой похожи. Ну точно. Крис начал ходить кругами по комнате.