Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

– Естественно, – усмехнулся Пендергаст. – А почему вы раньше не сообщили полиции столь важную информацию?

– Вы спросили, кто ненавидит меня сильнее других. Я ответил на ваш вопрос. Но есть и сотни других, кто меня ненавидит. Я не могу представить себе, что кто-то из них убивает ни в чем не виноватую девочку и отрезает ей голову.

– Однако вы сказали, что Роберт Хайтауэр угрожал убийством вам и вашей семье. Вы ему поверили?

Озмиан отрицательно покачал головой. У него был вид человека, потерпевшего поражение.

– Не знаю. Люди нередко говорят глупости. Но Хайтауэр… он потерял над собой контроль. – Озмиан перевел взгляд с Пендергаста на Лонгстрита, потом снова на Пендергаста. – Я ответил на ваши вопросы. Теперь уходите.

Лонгстриту было ясно, что ни по этому, ни по какому-либо другому предмету Озмиан больше ничего не скажет.

Пендергаст поднялся с кресла и слегка поклонился, не протягивая руку:

– Спасибо, мистер Озмиан. И всего доброго.

Озмиан ответил механическим кивком.

Несколько минут спустя, когда лифт открылся и они вышли в главный вестибюль здания, Лонгстрит не смог сдержать смешок.

– Алоизий, – сказал он, хлопнув агента по прямой спине, – это был высший пилотаж. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так аккуратно оборачивал ситуацию в свою пользу. Считайте, что я официально выпустил вас из собачьей будки.

Пендергаст ответил на этот комплимент молчанием.

В другом конце обширного вестибюля Брайс Гарриман, только что вошедший с морозной улицы через ряд вращающихся дверей, остановился как вкопанный. Он узнал человека, вышедшего из лифта: это был специальный агент Пендергаст, неуловимый федерал, так или иначе фигурировавший в нескольких делах об убийствах, о которых Гарриман писал статьи на протяжении нескольких лет.

Агент ФБР здесь, в здании «ДиджиФлада», мог быть только по одному поводу – по делу Головореза, и, возможно, он даже разговаривал с Озмианом. После такого разговора Озмиан наверняка пребывает в дурном настроении. Что ж, оно и к лучшему. И Гарриман поспешил к пропускному пункту.

Лейтенант Винсент д’Агоста сидел в уютной гостиной квартиры, в которой он жил вместе с Лорой Хейворд, задумчиво попивал «Будвайзер» и прислушивался к гудению машин на улице за окном. Из кухни доносились звуки стряпни: скрип открывающейся дверцы духовки, вспышка газовой горелки. Лора, превосходная повариха, решила превзойти саму себя, готовя стол для новогоднего пиршества.

Д’Агоста знал, почему она так усердствует, – чтобы подбодрить его, чтобы он забыл о деле Головореза… ну хотя бы ненадолго.

Эта перспектива наполняла его чувством вины. Он не ощущал себя достойным стольких хлопот. Да что говорить, он вообще считал себя ни на что не годным.

Он допил пиво, задумчиво смял банку ударом кулака и положил ее на журнал на приставном столике. Четыре таким же образом смятые банки уже лежали там в ряд, как раненые часовые.

Д’Агоста откупоривал шестую банку, когда из кухни появилась Лора. Если она и заметила пустые банки, то ничего не сказала, а просто села в кресло напротив него.

– Там слишком жарко, – пояснила она, кивая в сторону кухни. – Но самое трудное уже позади.

– Ты уверена, что тебе не нужна моя помощь? – в четвертый раз спросил он.

– Спасибо, но там нечего делать. Через полчаса будем есть. Надеюсь, у тебя хороший аппетит.

Д’Агоста, которого в большей степени мучила жажда, а не голод, кивнул и отхлебнул еще пива.

– Что, черт побери, приключилось с «Микелобом»? – спросил он вдруг, почти обвинительным жестом поднимая банку с «Будом». – Я имею в виду настоящий «Микелоб». Было пиво класса премиум. В таких пузатых коричневых бутылках с золотой фольгой на горлышке – ты чувствовал, что пьешь что-то сто`ящее. Но сегодня все сходят с ума по крафтовому пиву. Они словно забыли, какой вкус у классического американского пива.

Лора ничего не сказала.

Д’Агоста сделал еще глоток, потом отставил банку:

– Извини.

– Не из-за чего извиняться.

– Да вот сижу тут, дуюсь на весь мир, как ребенок, жалею себя.

– Винни, дело не только в тебе. Ты не один расследуешь это дело. Ты только взгляни, как оно весь город рвет на части. Я даже представить себе не могу, под каким ты давлением.

– У меня работают тысячи детективов, но все они ходят и ходят по кругу.

«Возможно, у них такой же несчастный Новый год, как и у меня, – подумал он. – И это моя вина. Я ничуть не продвинул дело».

Он подался вперед, понял, что немного пьян, и вернулся в прежнее положение.

– Творится какая-то чертовщина. Вот возьми Адейеми. Я разговаривал со всеми, у кого мог быть на нее зуб. Ничего. Даже ее враги говорят, что она святая. Мои люди копают двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Господи боже, я даже подумывал, не слетать ли мне в Нигерию. Я уверен, что в ее биографии есть какой-то далеко упрятанный скелет.

– Винни, прекрати себя изводить. Тем более сегодня.

Однако он никак не мог избавиться от обуревающих его мыслей. Это было как больной зуб, который ты все время трогаешь языком, проверяшь, надавливаешь, несмотря на боль. Но хуже всего было ощущение, от которого он не мог отделаться, – ощущение, что все дело разваливается, рассыпается у него на глазах. Как и остальные нью-йоркские полицейские, как и все в городе, он не сомневался, что это дело рук какого-нибудь психа, вознамерившегося преследовать худших представителей одного процента. Господь свидетель: когда Гарриман опубликовал свою первую статью, ситуация для д’Агосты и для всех остальных стала абсолютно ясной. Но под какой бы камень он ни заглядывал теперь, ему не удавалось найти хоть что-то, что позволило бы уложить последнее убийство в принятую ими схему.

А потом еще Пендергаст. Не в первый уже раз возвращался он мыслями к словам агента ФБР: «У этих убийств и в самом деле есть мотив. Но совсем не тот, в который верите вы, нью-йоркская полиция и весь Нью-Йорк». Д’Агоста корил себя за то, что потерял тогда контроль над собой. Но Пендергаст способен кого угодно довести до бешенства – твои версии ниспровергает, а про свои помалкивает.

Д’Агоста понял, что ему нужно переориентироваться. В конце концов, Пендергаст ведь не раскрылся, не сказал определенно, что считает Адейеми святой. Он только дал понять, что они смотрят на вещи не под тем углом. Возможно, в ее биографии не ряд скрываемых мелких проступков, а одно, но воистину ужасное деяние. Скрыть такое гораздо легче, а обнаружить заведомо труднее, но стоит выйти на него – и готово.

Из раздумий его вывел звон фарфоровой посуды: Лора накрывала обеденный стол. Оставив недопитое пиво, д’Агоста пошел помогать ей. За последние несколько минут он обнаружил, что у него разыгрался аппетит. Он забудет на какое-то время об этом деле, насладится обществом жены и ее кулинарным искусством… а потом вернется в штаб и начнет обдумывать новые ходы.