Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

Из своего кресла Изабель Альвес-Ветторетто наблюдала за шефом, который изучил три листка бумаги, принесенных ему Брайсом Гарриманом, и принялся их перечитывать.

Она посмотрела на Гарримана оценивающим взглядом. Альвес-Ветторетто, как никто другой, умела анализировать людей. Она чувствовала смесь противоречивых эмоций, одолевающих репортера: тревогу, праведный гнев, гордыню, вызов.

Озмиан закончил читать второй раз и, перегнувшись над массивным столом, протянул предполагаемую статью Альвес-Ветторетто. Она прочла текст с некоторым интересом. «Значит, репортер проделал домашнюю работу», – подумала она. Альвес-Ветторетто изучала биографии великих завоевателей в мировой истории, и теперь она вспомнила цитату из Юлия Цезаря: «Если я потерплю неудачу, то лишь из-за гордыни».

Она аккуратно положила листы на край стола. В тот короткий промежуток времени между уходом Пендергаста и появлением Брайса Гарримана Озмиан вел себя необычно: тихо сидел за своим компьютером, о чем-то сосредоточенно размышляя. Но теперь его движения стали быстрыми и экономными. Альвес-Ветторетто поймала безмолвный взгляд Озмиана. Понимая, что означает этот взгляд, она встала и вышла из кабинета.

То, что она собиралась сделать, было тщательно спланировано, и, чтобы привести план в действие, понадобилось всего пять минут. Когда она вернулась, Гарриман с торжествующим видом клал на стол Озмиана другой лист – копию заверенных письменных показаний, данных свидетелем в Массачусетсе.

Теперь говорил Озмиан, а Гарриман слушал.

– Итак, этот «контршантаж», как вы его называете, состоит из трех частей, – ровным голосом произнес Озмиан, показывая на черновик статьи. – Вы подробно изложили здесь события тридцатилетней давности, происходившие на глазах у толпы прихожан и состоявшие в том, что я явился в церковь Богоматери Милосердия и избил отца Ансельма до потери сознания. И у вас имеется заверенная копия этих показаний.

– Да, все точно.

Озмиан наклонился над столом:

– На общественное мнение мне наплевать. Однако я вынужден признать… – И тут он на миг запнулся. Его ярость куда-то подевалась, на лице появилось обескураженное выражение. – Я вынужден признать, что совету директоров «ДиджиФлад» может не понравиться, если эта информация утечет и бросит тень на компанию. Поздравляю вас и ваши следовательские таланты.

Гарриман с достоинством принял похвалу.

Озмиан развернулся в своем кресле, уставился на несколько секунд в огромное окно, затем снова повернулся к Гарриману:

– Похоже, мы попали в патовую ситуацию. Давайте поступим так. Я сниму с вас ложное обвинение, переведу деньги назад на счет фонда Шеннон Круа и представлю это как банковскую ошибку. А вы за это перед уходом отдадите мне оригинал нотариально заверенных показаний и согласитесь не публиковать ничего о том, что случилось в церкви Богоматери Милосердия.

Пока Озмиан говорил, Альвес-Ветторетто отмечала про себя, что Гарриман чуть ли не светится. Он раздулся в своем кресле, как павлин, распустивший хвост.

– А что касается моих репортажей об убийстве?

– Я убедительно прошу вас, как мужчина мужчину, больше не пачкать имя моей дочери. После нее произошло достаточно убийств, чтобы вам было чем занять свое перо.

Гарриман с мрачным видом выслушал это. Когда он заговорил, его голос звучал очень весомо:

– Я попытаюсь. Но должен вам сказать, что, если появится общественно значимая информация о вашей дочери, мне придется написать об этом. Вы, конечно, понимаете?

Озмиан открыл рот, словно хотел возразить, но так ничего и не сказал. Он чуть ссутулился в своем кресле, лишь слабо кивнув при этом.

Гарриман поднялся:

– Значит, мы договорились. И я надеюсь, для вас это будет уроком, мистер Озмиан: несмотря на все ваши деньги и влияние, давить на прессу – плохая идея. Особенно в отношении репортера с такой верностью делу и с таким опытом, как у меня. Правда всегда выходит наружу.

Закончив свою краткую лекцию по этике, репортер развернулся на каблуках и, не подав руки, направился к двойным дверям с видом оскорбленной добродетели.

Озмиан подождал, пока за Гарриманом закроется дверь, потом повернулся и вопросительно посмотрел на Альвес-Ветторетто. Та кивнула в ответ, отметив при этом, что невозмутимость Озмиана, которая после разговора с агентом Пендергастом была несколько поколеблена, теперь полностью восстановилась.

Гарриман едва сдерживался, чтобы не подпрыгивать от радости в кабине лифта, спускающегося в вестибюль. У него все получилось – именно так, как он и рассчитывал в ту черную полосу жизни, когда, раздавленный и униженный, сидел в своей квартире всего несколько дней назад. Для этого требовались только правильные репортерские навыки. И по правде говоря, в разговоре с Озмианом он проявил некоторую скромность: мало кто другой смог бы откопать грязные тайны этого человека с такой быстротой и доскональностью, как это сделал он.

Он победил. Он сошелся с великим и страшным Озмианом на поле боя с оружием, выбранным предпринимателем, – шантажом, – и он, Гарриман, победил! То, как Озмиан безоговорочно поднял руки даже в чувствительном вопросе о его дочери, говорило само за себя.

Двери лифта открылись, Гарриман пересек вестибюль и через вращающиеся двери вышел на Уэст-стрит. Его сотовый, пару раз подававший признаки жизни в последние минуты разговора с Озмианом, снова начал вибрировать. Гарриман вытащил телефон из кармана:

– Я слушаю.

– Брайс? Говорит Розали Эверетт.

Розали была лучшей подружкой Шеннон Круа и вторым лицом в совете директоров фонда. Голос ее звучал необъяснимо взволнованно.

– Да, Рози. Что случилось?

– Брайс, не знаю даже, как сказать, и еще меньше знаю, что делать… Но я только что получила несколько писем с приложениями, большое число документов, финансовых документов. Похоже, они пришли ко мне по ошибке. Всего пять минут назад. Я не бухгалтер, но из этих документов следует, что все активы фонда – около полутора миллионов долларов – были переведены с нашего счета на счет частного холдинга на Каймановых островах, и счет этот открыт на ваше имя.

– Я… я… – Он сбился, слишком потрясенный, чтобы произнести что-нибудь.

– Брайс, вероятно, произошла какая-то ошибка. Верно? Я ведь знаю, вы любили Шеннон… Но вот тут документы, черным по белому. Все остальные члены совета тоже получили такие копии. Эти документы… господи, вот еще пришли… эти документы говорят, что вы опустошили банковский счет перед самыми праздниками. Наверно, мы имеем дело с каким-то мошенничеством, верно? Или это дурная новогодняя шутка? Прошу вас, Брайс, скажите что-нибудь. Боюсь, что…