Джейн Корри - Ваш муж мертв [litres]

В былые времена трех бокалов было бы недостаточно, чтобы мама так сильно опьянела. Но у нее уже нет прежней устойчивости к алкоголю.

– Двадцать лет! – Мама потрясает кулаками в воздухе и вопит так, будто она только что сорвала куш в одном из стоящих сзади игровых автоматов. – Разве это не здорово?

– Ш-ш-ш, – я нервно оглядываюсь, опасаясь, не затесался ли в бар кто-то из журналистов, жаждущих узнать «обратную сторону истории». – Хватит. Пойдем домой.

– Можешь идти, если хочешь. Я останусь здесь.

Мне нужно чем-то ее отвлечь. И я должна спросить ее кое о чем, прежде чем мое терпение закончится.

– Мама, когда мы убежали из дома Тани, ты присоединилась ко мне только через пару минут. Что ты делала в это время?

«Ну же, – мысленно прошу я. – Скажи мне то же, что и раньше, – что просто запыхалась и переводила дух».

– Это не важно.

– Нет, важно. – Я подаюсь вперед над столом и беру мамину холодную худую руку. – Мы же с тобой команда, правда? Мы должны доверять друг другу. Но это невозможно, если между нами не будет абсолютной честности. Давай, расскажи мне все.

Мама сжимает в ответ мою руку.

– Я не могу.

– Можешь, – говорю я.

– Тогда ты не будешь больше меня любить.

В груди у меня возникает тяжелое чувство.

– Конечно же, буду.

– Я сделала это только ради тебя, детка. Ее нужно было обязательно наказать.

– Мама. Что ты сделала?

– Я… ну, в общем, была у меня эта цепочка для ключей. Я стащила ее, когда сидела в тюрьме. Исключительно для самозащиты – на тот случай, если кто-то из женщин на меня нападет.

– Но как ты вынесла ее, когда тебя отпустили?

– Я оказала услугу одному надзирателю. – Она подмигивает мне. – Славный такой парень.

Во рту у меня пересыхает.

– Пожалуйста, скажи, что ты не брала эту цепочку с собой, когда мы следили за Вики.

– Я взяла ее просто для самозащиты. – Мама опускает глаза. – Кто знает, что взбрело бы в голову этой тюремщице, если бы она нас увидела?

– Но она ведь нас не увидела… правда?

– Нет. – Она вновь поднимает голову, и теперь ее глаза смотрят с вызовом. – Вики пробежала мимо меня, и я собиралась уже последовать за ней, но тут меня заметила Таня. Дверь на террасу была открыта, и я вошла. Я была в панике и поэтому… в общем, достала цепочку.

Ребенок толкается внутри меня, как будто ему стало страшно.

– Я просто хотела напугать ее. Но она начала кричать, и мне нужно было как-то ее заткнуть.

– Но ты же не…

– Я же сказала тебе, детка. Это все ради тебя. Я подумала… ну, если она умрет, а Дэвид пропал и, вероятно, тоже мертв, то все деньги могут достаться тебе, когда ты докажешь, что это его ребенок.

– И тебе все это пришло в голову вот так, спонтанно? Ты так легко смогла отправить в тюрьму невинную женщину – за преступление, которое она не совершала?

– А как насчет справедливости? Она заслужила все это за то, что сделала мне. – Голос мамы делается крикливым, как у избалованного ребенка. – Я знала, что на теле жены Дэвида – после их драки – будет обнаружена ДНК Вики. В тюрьме ведь набираешься всяких знаний. В общем, я набрала 999 из телефона-автомата и сообщила им, изменив голос и назвавшись соседкой, что услышала шум и увидела, как бывшая жена Дэвида выбегала из дома. И еще я сказала им, что она вроде бы живет в Пензансе. Это чтобы полиция караулила ее еще на станции и эта сука не смогла отвертеться от обвинения в убийстве.

– Ты обманула меня. А еще говорила, что мы с тобой команда! Как ты могла натворить такое?

Слезы текут по моему лицу.

– Заткнись.

– Нет. Это ты заткнись. Единственное, чего я всегда хотела – чтобы ты вышла из тюрьмы, и вот теперь ты опять наворотила дел…

– Зельда, не так ли? Зельда Дарлинг. Я узнал вас по голосу.

Я вижу перед собой широкоплечего мужчину в костюме, появившегося из-за соседнего столика за перегородкой.

– А вы кто такой?

– Меня зовут Патрик Майлс. Я знал твою маму, когда она сидела в тюрьме.

Нет. Мамино лицо становится совершенно белым.

Мужчина подходит ближе.

– «Чтобы эта сука не смогла отвертеться от обвинения в убийстве» – так вы сказали? Вы случайно не Вики Гаудман имели в виду?

О Боже!

– Думаю, нам стоит поговорить с полицией, не так ли?

– Отвали!

Вдруг мелькает что-то блестящее. В маминой руке появляется нож.

– Не надо!

– Полиция! – кричит мужчина, хватая ее за запястье. Нож падает на землю.

– Скарлет! – вопит мама. – Помоги мне!

Но на этот раз я уже ничего не могу поделать.

Мне хорошо известно, что со мной будет дальше. Меня вернут в тюрьму, где я находилась в предварительном заключении, и там я буду дожидаться, когда приговор вступит в силу. Потом, спустя несколько дней или, возможно, недель меня переведут в другую тюрьму – предназначенную для пожизненно осужденных.

Жизнь на свободе. Как много это значит. Если вы никогда не были в тюрьме, вы воспринимаете все как само собой разумеющееся. Возможность дышать свежим воздухом. Прогуляться по улице. Зайти в магазин. Выпить чего-нибудь. Почитать книгу в приятной тишине. Заниматься любовью…

Однако мой приговор означает, что у меня никогда больше не будет ничего этого – по крайней мере, очень долгое время. У меня не будет шанса встретить своего мужчину, если такой человек где-то существует. У меня уже не будет нормальной жизни. Впрочем, с моей эпилепсией это и так было очень проблематично. И хуже всего то, что мне придется всегда нести это бремя – осознание того, что я забрала чужую жизнь.

Чем больше я об этом думаю, тем меньше у меня остается уверенности в том, что именно произошло после того, как я оттолкнула Таню и она упала.

– Распишитесь здесь, пожалуйста, – говорит мне надзиратель.

Мы находимся в так называемом приемнике, через который должны проходить все заключенные, когда их увозят или привозят. Меня обыскивают – на случай, если мне вдруг удалось каким-то фантастическим образом спрятать опасное оружие или запрещенное вещество во время пребывания в суде или по дороге обратно.

Потом меня приводят в камеру. Другую – не ту, где я обитала раньше.

– Ваша сокамерница не захотела сидеть вместе с пожизненно осужденной – тем более, бывшей начальницей тюрьмы, – сквозь зубы произносит надзирательница. – И никто не захотел. Так что вы теперь в одиночке.

Одиночная камера – настоящая роскошь при нынешней переполненности тюрьмы. Однако это кажется мне скорее наказанием. В камере едва хватает места для одной узкой кровати. Свет практически не пробивается через крошечное окно, выходящее на бетонную стену.

– Здесь нет туалета? – спрашиваю я.

– Вам нужно нажать кнопку звонка, если вы рискнете отправиться в общую уборную.