Катажина Бонда - Очкарик

— Тот был белый.

— Так точно, — подтвердила Романовская. — Он перекрашен, но номера не перебиты.

— Стоимость покраски превышает цену этого ведра с гайками. Нелогично.

— У него новенькие шины и полный бак бензина. Год назад вмонтировали газовую установку. Есть сертификат.

— Дай мне адрес этой мастерской. На каких номерах он ездил?

— До этого на родных. Я обратилась в отдел регистрации автотранспорта, чтобы проверили штрафы, нарушения, снимки с фоторадаров. Кто был за рулем и так далее.

— Молодца.

— Вчера машину передали в руки Бегемота. Но помощь лаборатории была бы весьма кстати. Вызовешь кого-нибудь? Пусть бы заодно проверили, нет ли старых следов. Может, обнаружится что-то, что даст нам ответ относительно того давнего дела. Например, кровь Ларисы, какие-то следы.

— Сомневаюсь. Через столько лет?

— Не повредит.

— У тебя очень терпеливый сотрудник.

— Это мой сын, — улыбнулась она. — У Блажея не было выхода. Он всю свою жизнь, с раннего детства, провел в участке. Следователь из него — так себе. Начиная допрос, он копирует папочку. Только вот не совсем получается.

Доман хихикнул. Взял в руки фотографию женщины, останки которой были найдены на Харцерской Горке.

— То есть, если я правильно понимаю, — он выпустил дым, — Ивона Бейнар — это уже третья жена Бондарука, которая исчезает бесследно.

— Жена первая, — поправила комендантша. — Но, вообще, да. Третья связанная с ним женщина.

Доман продолжал подытоживать.

— У нас есть автомобиль, в котором теоретически погибла Лариса, мать его сына. Ее тела нет.

— И в котором в последний раз видели Мариолу, перед тем как она отправилась в командировку, после чего ее след теряется, — добавила Романовская. — Тела тоже нет.

— Плюс два неидентифицированных черепа, — закончил Доман. — Потому что эта Неизвестная — не Лариса и не Мариола, не так ли?

Кристина встала и попыталась приоткрыть окно. Безуспешно. Она вернулась к столу и начала махать документами, словно веером, чтобы разогнать дым.

— Ты еще тренируешься?

Она пожала плечами.

— Сейчас времени нет. Но бегаю два раза в день.

Он смерил ее взглядом.

— Это заметно.

— Спасибо. Я знаю, что это безумие, — вернулась она к прежней теме. — Может, кто-нибудь попробует нам помочь? Ведь все, так или иначе, ведет к Очкарику.

— Кто его допрашивал? Не вижу протокола.

Романовская сверлила Домана взглядом. Через какое-то время она решительно, но очень тихо произнесла:

— Я рассчитывала на то, что ты это сделаешь. Или кто-то из ваших. Кто-нибудь чужой. Мне приходится договариваться с мэром, они следят за каждым моим движением. Пока никто ничего не знает. Поиски продолжались до самого утра.

— Трусишь?

— Ничего подобного, — быстро возразила она, но оба они знали, что для нее важно не потерять свое кресло. — Я бы предпочла, чтобы вы этим занялись. Так будет надежнее. Сам понимаешь.

Кристина взяла лежащее на столе изображение девушки, потом подошла к окну. Она говорила, одновременно дергая оконную раму.

— Я считаю, что надо отправить это на повторную экспертизу, — заявила. — В Варшаве сказали, что очередь на анализ около трех лет. Может, у тебя есть возможность как-то ускорить? Появились новые обстоятельства. Все это выглядит намного серьезнее.

Доман встал.

— Я расскажу ему сказку о Синей Бороде. — Он погасил сигарету и легко открыл окно. — Покажи этот череп.

За окном болтался пустой разорванный пакет. В нижней его части была прогрызена дыра. Мох, листья и покусанные фрагменты костей на тротуаре под окном представляли собой грустную картину. Земля вокруг раскопана, а в засохшей луже отпечатались следы собачьих лап. Голый, без остатков плоти череп, похоже, не интересовал пожирателей падали, поскольку валялся в кустах на расстоянии нескольких метров, таращась пустыми глазницами.

Овдовев, Евгения Ручка опять начала следить за собой. На протяжении долгих лет ее жизнь вращалась исключительно вокруг болезни супруга. Постоянный уход, вызов врачей, ночные бдения. Она варила ему бульоны, которые он выплевывал на подушку, кормила манной кашей, как когда-то годовалую дочку. Иногда ему становилось лучше, и он съедал все до последней крошки, не забывая при этом называть жену такими словами, в знании которых выпускника консерватории и директора музыкальной студии никто не подозревал. Наконец, Казик перестал узнавать ее. Нарекал именами героев сериалов, которые он смотрел целыми днями, путая фабулу с реальностью. Обвинял в изменах, убийствах, кражах его вещей. Звонил в полицию и секс по телефону. Геня узнавала об этом, лишь получая телефонные счета. Полицейские спокойно относились к тому, что профессор, так как никто не называл его иначе, занимает линию, а потом только по-дурацки улыбались, встретив ее на улице.

Она понимала, что его вурдалацкое поведение — следствие невыносимых болей, не оставлявших Казимира практически на протяжении всех лет его борьбы с раком. Но бывали моменты, когда она, теряя силы, желала ему скорой смерти. Геня умоляла Бога прибрать одновременно их обоих, потому что больше она не выдержит. И вот, пару лет тому назад, когда на зимние каникулы приехала их единственная дочь Юстина, просьбы Гени были услышаны. Казимир выгнал жену из комнаты. Милостиво, словно рабыню Изауру из известного сериала, поприветствовал дочь. Потом поел вареников, измельченных в блендере, и этой же ночью, во сне, испустил дух. Евгения корила себя за то, что он переел, потом была слишком занята общением с дочерью и не прибегала на каждый его зов. Конечно, она чувствовала грусть и пустоту, но прежде всего — облегчение. Геня исповедовалась об этом священнику перед похоронами. Ксендз не стал журить ее. Он лишь спросил, давно ли она вспоминала о себе. Евгения задумалась, прежде чем ответить. На самом деле, последний раз это было еще до рождения Юстины.

С тех пор как она стала матерью, произошла переоценка ценностей, и ее приоритеты выглядели так: дочь, муж и больше ничего, потому что забота о семье занимала все ее время. Так получалось, что в редкие свободные часы она заботилась о чужих детях. Тех, что приходили на музыкальные занятия в студию, на частные уроки в их доме. Для которых она организовала любительский кукольный театр и кружок игры на аккордеоне — очень популярном в этих краях инструменте. Геня вела также занятия сольфеджио, готовила концерты для школьников. Ее выпускники легко находили работу концертмейстеров в местных ансамблях и народных хорах, неплохо при этом зарабатывали, поэтому часто потом навещали ее с букетами и коробками конфет, желая отблагодарить. Аккордеон считался инструментом попроще, чем фортепиано или скрипка. Выпускники ее курса вполне прилично играли уже через полгода обучения. Некогда Геня десятками выпускала учеников в свободное плавание. Но во время разговора с ксендзом вместо гордости она чувствовала исключительно обиду. Наконец до нее дошло, что, несмотря на ее жертвы во имя других, о ней самой никто никогда не заботился. Она поняла, что «ее время» было лишь дымком от папиросы в ванной, которую она позволяла себе пару раз в день, разумеется, втайне от мужа, ярого противника курения.