Джоди Пиколт - Второй взгляд

— Вы же знаете, Гарри, в последний год мы опирались не только на родословные таблицы, — говорит Спенсер, расхаживая вдоль какой-то длинной схемы, разложенной на полу.

Ботинки Спенсера касаются края листа. Это огромный генетический осьминог, генеалогическое древо, ветви которого пересекаются и сплетаются, как это бывает в большинстве вырождающихся семей. Схема испещрена условными обозначениями — они расшифровываются внизу. Один символ обозначает психическое заболевание, другой — слабоумие. Темный квадрат или кружок стоит рядом с именами тех, кто был отправлен в исправительную школу, полоской отмечены те, кто обвинен в сексуальных преступлениях. Огромный бумажный лист, испещренный кружками и квадратиками, напоминает шкуру леопарда.

Профессор Пайк принял решение отказаться от составления родословных таблиц как основного направления деятельности Вермонтского евгенического общества. Это произошло за обедом у нас дома. В тот день они с папой узнали, что трое влиятельных членов Законодательного собрания, чьи имена были опрометчиво указаны в таблицах, являются потомками семей, где признаки дегенерации выражены особенно отчетливо. Даже вице-губернатор вследствие своей женитьбы оказался связанным с семейным кланом, пользующимся весьма дурной славой. Папа и Спенсер пришли к выводу, что им стоит отныне делать акцент на вопросах репродукции лучшего генетического фонда старого доброго Вермонта. Они решили также, что необходимо создать еще одно подразделение евгенического общества — Комитет попечения об инвалидах. Комитет должен взять на себя всю грязную работу, способствуя внедрению в жизнь закона, запрещающего физически и психически неполноценным людям вступать в брак и производить потомство. Таким образом, в дебатах, связанных с законом о стерилизации, не будут трепать имена тех троих джентльменов.

Помню, в тот вечер за обедом у нас подали черепаховый суп. От него меня затошнило, и мне пришлось выйти из-за стола, оставив отца и мужа вдвоем…

— Мы сделали все, что требовалось, Спенсер, для того чтобы проект закона о стерилизации получил в обществе самую широкую поддержку. Эта работа завершена. Теперь настало время вернуться к основам, — говорит отец.

Он подходит ко мне, берет дольку апельсина и отправляет в рот. Возвращается к Спенсеру и подносит пальцы к его лицу:

— Чувствуете запах апельсина? Вы его не видите… но знаете, что он был. Если не хотите, можете не использовать родословные таблицы, Спенсер. Можете даже сжечь их, ко всем чертям, если считаете нужным. Но все присутствующие в этом зале знают об исследованиях, которыми мы занимались в течение пяти лет. И естественно, слушатели захотят узнать, почему вы обходите молчанием результаты этой работы.

С этими словами отец выходит из комнаты.

Спенсер в задумчивости смотрит на схему.

— А ты что думаешь обо всем этом? — поворачивается он ко мне.

От неожиданности едва не падаю:

— Что я об этом думаю?

Я настолько потрясена, что утратила дар речи. Никогда прежде Спенсеру не приходило в голову поинтересоваться моим мнением. Вспоминаю о женщине из племени джипси, сын которой был отправлен в школу для слабоумных. О Сером Волке, решившем, что я пришла разрушить жизнь его близких, — а как же, ведь у меня белая кожа.

Поистине, слава человека бежит впереди него.

— Я думаю, что эти исследования принесли людям немало вреда, — говорю я.

Из открытой двери долетает имя Спенсера и шквал аплодисментов.

Однажды, когда я была совсем маленькой, отец взял меня на конференцию сторонников евгеники, тоже международную, хотя и не такую представительную, как нынешняя. Она проходила в Сан-Франциско, как раз в то время, когда там произошло небольшое землетрясение. Нам приказали встать в дверных проемах и не выходить оттуда, пока землетрясение не закончится. Я была поражена тем, что земля у меня под ногами, воплощение прочности и надежности, оказывается, таит в себе смертельную опасность.

Когда пятьсот человек одновременно хлопают в ладоши, звук получается такой, словно земля вот-вот расколется на куски. Спенсер сворачивает схему, берет рулон под мышку и идет навстречу овациям.

— Леди и джентльмены! — начинает он.

Мне нет никакой необходимости слушать, что он скажет дальше. Я и так это знаю.

Встаю, выхожу из гостиной и спускаюсь в один из залов музея. Дети с нянями, пришедшие сюда, чтобы посмотреть на бронтозавров, кажутся карликами в сравнении с гигантскими скелетами этих чудовищ. При этом головы у ископаемых ящеров такие крохотные, что трудно разглядеть глазную впадину. Наверняка мозг у бедных бронтозавров был не больше моего кулака. Тираннозавры, с их мощными челюстями и устрашающими зубами, обладали куда более высоким интеллектом.

Но все эти древние животные, и так называемое низшее травоядное, и свирепый хищник, вымерли в результате произошедших на нашей планете климатических изменений. По крайней мере так рассказывал Спенсер. В конце концов оказалось не важно, кто из них более умный, сильный и плодовитый. Единственное, что имело значение, — губительный климат, на который они никак не могли повлиять.

До меня долетает мерный гул. Догадываюсь, что это всплеск аплодисментов, сопровождающий выступление Спенсера.

Поворачиваюсь к Руби, — разумеется, она следует за мной по пятам.

— Давай прогуляемся, — предлагаю я.

Розабель, отвечай, говори, молись; отвечай, смотри, говори, отвечай; отвечай, говори.

Летом Нью-Йорк мало чем отличается от ада. Тяжелый дух потных тел смешивается с запахами маринованных овощей, которыми торгуют на каждом углу. Толпы людей, напирающих и при этом смотрящих сквозь тебя, крики газетчиков, продающих катастрофы за пять центов, облака выхлопных газов от такси, беспрестанно шныряющих туда-сюда, — все это превращает город в настоящий филиал преисподней. По-моему, каждый, кто здесь оказался, немедленно начинает метаться в поисках выхода. Спасение приходит к нам с Руби в облике потрепанной женщины, живущей под тентом вместе с маленькой дочкой. Засунув за ухо свернутую в трубочку долларовую купюру, которую я ей протянула, женщина провожает нас к красному кирпичному особняку. Он находится в трех кварталах от отеля. На дверях медная табличка с гравировкой: «Гедда Барт, медиум».

Нам открывает женщина крошечного роста. Она даже ниже Руби, ее длинные светлые волосы рассыпаются по плечам.

— Добрый день, милые дамы, — говорит Гедда Барт, главный медиум столетия. — Чем я могу вам помочь?