Инна Жарчинская - Скрипач

Нападавшие исчезли так же внезапно, как и появились. Я даже не успела заметить, когда и куда они делись. Раненые стонали, мертвые деликатно молчали, тихо лежа на полу в живописных позах и не мешая живым приводить себя в порядок и звонить в «скорую» и в милицию. Мертвым было уже на все плевать. Все закончилось.

Потом я лишь на минутку положила голову на стол и тут же заснула. Я редко пью спиртное, можно сказать, что я его вообще не употребляю, это был всего третий случай за всю мою жизнь. Но каждый раз со мной случалось одно и то же — в самый неподходящий момент я засыпала, чтобы, проснувшись, ощутить, насколько паршиво жить на белом свете.

Не знаю, сколько прошло времени, но проснулась я от того, что кто-то настойчиво теребил меня за плечо, за больное плечо, между прочим. Теперь уже боль не церемонилась, она заявила о себе в полный голос. Я застонала и открыла глаза, чтобы тут же их закрыть, потому что надо мной склонился Ник, чтоб он сгорел!

— Убери свои щупальца, педик, — возмутилась я. — Иди вон Юрика щупай, а от меня отстань, грязное животное.

— Маша, вставай, пора домой, если не хочешь нажить неприятности.

— Самая моя большая неприятность, — почему-то шепотом ответила я, — это ты. Отстань от меня, иначе я сейчас заору.

— Послушай, — увещевал меня скрипач, — давай ты поорешь дома. Сейчас сюда приедет милиция. Ты же не хочешь, чтобы твои родители узнали, что ты здесь была?

Напоминание о родителях меня немного отрезвило. Я поднялась и, шатаясь, направилась к выходу. Ник заботливо придерживал меня за талию, чтобы я не рухнула по дороге. Он даже хотел подхватить меня на руки, но я зашипела, как змея:

— Я сказала — убери от меня свои руки, сволочь! Видеть тебя не могу! Меня от тебя тошнит.

— Это не от меня, это от водки, — смеясь, сказал он и повел меня к выходу. — Зачем ты вообще пила, тебе же нельзя?

— Вот у тебя не спросила, что мне можно, а чего нельзя, — продолжала я злиться. — Алку учи и Юрика, а от меня отстань раз и навсегда. И чего тебя не пристрелили?

— Как-нибудь в следующий раз, — насмешливо пообещал он, — если ты захочешь. А сейчас домой. Как плечо?

— Не твое дело. И вообще, заткнись — не хочу тебя слышать!

На улице было холодно и сыро. Хмель стал испаряться, но очень медленно. Еще весь ужас того, что произошло в «Империи», до меня не дошел, но безразличие и холодная злость уже уступили место страху и тоске. Зря я сюда пошла, ведь не хотела же.

Аккуратно, чтобы не задеть раненое плечо, он уложил меня на заднее сидение такси и назвал водителю адрес. Бросив на меня в зеркало короткий взгляд, шофер спросил:

— Что, набралась, подруга?

— Тамбовский волк тебе подруга, — огрызнулась я.

В подъезде передо мной возникло новое препятствие. Меня швыряло от стены к перилам и обратно.

Несколько раз я попадала мимо ступеньки, и, если бы не Ник, то я бы и костей не собрала.

Когда моему скрипачу это представление надоело, он перекинул меня через плечо и понес наверх под мои возмущенные вопли. Вися, словно полотенце на крючке, на его плече, я не переставала костерить его на чем свет стоит.

— Извращенец чертов. Гнусномордая тварючесть. Мерзопакостная мерзогнусность. Педрила-мученик…

Скрипач терпеливо выслушивал мои лингвистические изыски и лишь иногда довольно хмыкал, когда я выдавала что-то совершенно невменяемое. Я его веселила. Но, когда меня начинало слишком уж заносить, он легонечко хлопал меня по заднице, чтобы я успокоилась, чем вызывал у меня новый всплеск невообразимой ругани.

Уже у себя дома он под мои возмущенные вопли снял с меня блузку и внимательно осмотрел рану. Потом сходил на кухню и принес нож, пузырек с бесцветной жидкостью и аптечку. Несмотря на то что я была пьяна, до меня все-таки дошло, что готовится операция. Взвизгнув, я как ошпаренная отшатнулась от него и попыталась прорваться в коридор. Врезалась головой в косяк и с тихим стоном осела на пол.

— Не надо, — жалобно взмолилась я, — мне больно. Я лучше завтра в поликлинику схожу, там наркоз сделают…

Накалив нож над газовой конфоркой, он принялся выковыривать из моего плеча застрявшую там пулю. Я повизгивала, как голодный щенок, но больше орать не решалась, чтобы не разозлить человека с ножом в руке — вдруг он разозлится и перережет мне горло. А что, от него можно ждать любой подлости.

Но когда, после того как пуля была извлечена, он собрался зашивать рану, я запротестовала более активно.

— Нет, не хочу. Я не тряпочка, чтобы меня по живому шить. Я буду кусаться и царапаться, я вообще тебе сейчас горло перегрызу, если ты не уберешь от меня свои руки. Без наркоза я не согласна на это зверство.

Тогда он плеснул в стакан бесцветной жидкости из пузырька и протянул мне.

— На, выпей, — приказал таким тоном, что ослушаться я не решилась, лишь спросила:

— Это яд?

— Ага, — с улыбкой согласился он, — стрихнин. Успокойся, это наркоз, но для тебя это действительно яд.

Я зажмурилась и выпила.

Мама родная!

Мне показалось, что я влила в себя расплавленный свинец! Дыхание перехватило, все внутренности обожгло, словно утюгом. Я даже заорать не могла.

— Ч-что эт-то? — заикаясь, спросила я.

— Всего лишь спирт, — спокойно ответил он.

А потом я уже совершенно ничего не помнила.

Проснулась среди ночи и долго не могла понять, где я и что со мной произошло. Голова болела так, что я лишний раз боялась ее повернуть. Все тело было покрыто холодным липким потом, и так хотелось пить, как будто я накануне, как те несчастные мышки, весь вечер грызла кактус, причем запивала его исключительно помоями. Болело все тело, каждая мышца, каждая клетка, мне казалось, что болело даже одеяло, которым я была укрыта. Из груди у меня вырвался глухой стон.

— Что, проснулась? — услышала я участливый голос. — Худо тебе?

— Я умираю, — вырвалось у меня едва слышное признание. — Убей меня, чтобы не мучилась. Что со мной такое происходит?

— Ничего страшного, это всего лишь похмелье, но похмелье жесткое. С твоей непереносимостью алкоголя тебе лучше бы даже не нюхать спиртное.

— А я и не нюхала, — заплакала я от жалости к себе, — сама не пойму, зачем я это сделала. Мне так плохо…

— Это пройдет, — успокоил меня он.

Тут я обнаружила, что лежу почти голая, в одном только нижнем белье. И сразу же в голове возникли нехорошие подозрения. А как же, ведь я у него дома, совершенно невменяемая — делай со мной все, что захочешь…

— Что ты со мной сделал? — спросила я, холодея от ужаса.

— Ничего особенного, — ответил скрипач, смеясь, — всю ночь тебе тазики носил, даже устал немного. Вот сижу и жду, когда тебя опять потянет блевать. Ну, ты, конечно, сильна, мать!

— Тазики? — удивленно переспросила я. — И это все?