Кристофер Йейтс - Мельничная дорога

Патрик размышлял, как поступить дальше. В какой-то момент Тревино пойдет в туалет, и он последует за ним. А пока отдыхай, Дон.

Он посмотрел на страницу журнала: «27 потрясающих способов узнать идеальный ли он мужчина», бросил на стол и двинулся через холл. Администратор смотрела на экран компьютера, но когда Патрик приблизился на несколько шагов, подняла голову.

– Добрый день, сэр.

Он сразу засек его – Тревино садился за столик на двоих, за которым уже находился другой человек.

– Добрый день. Меня интересует… – Ногу резанула боль. – Не найдется ли у вас на вечер свободного столика? – Патрик потрогал больное место, и администратор проследила за его жестом – он пощупал на бедре рукоятку ножа.

Она всплеснула руками:

– Сэр! Ваша нога! Позвольте, я вызову помощь!

Патрик почувствовал кровь до того, как администратор ее увидела. Кровь текла по ноге, и брюки от пояса до колена на глазах темнели, пятная песчаного цвета ботинки.

– Ничего страшного, – произнес он и, хватаясь за ручку ножа, потянул.

Женщина заметила кровь на лезвии и закричала. Патрик попытался спрятать оружие за спиной.

– У него нож! – вопила она.

По залу ресторана прокатилась волна страха, головы повернулись в его сторону, руки потянулись к мобильным телефонам. Дон Тревино полез в карман пиджака, где держал бифокальные очки. Его сосед повернулся.

Секунду Патрик не мог поверить тому, что увидел: у соседа Тревино слегка редеющие, зачесанные назад черные волосы, темная щетина, зеленые глаза. Его тут не должно быть. Они с ним расстались в ином месте. И все-таки это он, несомненно, он.

Мэтью.

Мэтью?

Что ж, Пэддибой, это совершенно меняет дело.

Воспоминание о том поцелуе стало пределом, до которого я дошла в своих заметках.

Описав, как на последних ступенях школьной лестницы Кристи и Мэтью прижались друг к другу губами, я несколько лет не бралась за перо, пока в 2008 году события не стали развиваться с нарастающей быстротой. Мой рабочий стол в Хибаре, телефонный звонок, детектив Майк Маккласки спрашивает, откуда я узнала, что все завершится до конца выходных?

Это означало, что безвкусное представление Мэтью и Кристи стало казаться абсолютно ничтожным по сравнению с тем, что последовало в 1982 и 2008 годах. Но в то мгновение поцелуй был средоточием всего – четырьмя измерениями моего существования. Кристи с безошибочным коварством – хуже не придумаешь – выбрала момент, чтобы вдребезги расколотить мою хрустальную туфельку. Много дней, много недель меня не покидало ощущение, будто я приросла к тому месту и вынуждена смотреть, как они целуются. Разбитое сердце породило ревность, а та превратилась в ярость.

Наверное, Кристи влюбилась в придуманный ею образ Мэтью, как и я в свои фантазии. Почему я так считаю? Потому что она отвязалась от меня. Пока они оставались вместе, я была избавлена от ее колкостей (будьте спокойны, вскоре после того, как я потеряла глаз, Кристи вернулась в свою прежнюю форму).

Насколько это событие отдалило меня от Мэтью? Ни на дюйм. Из черного семени ярости произросло еще более сильное чувство обожания, но мир ополчился против нас и развел до конца учебного года. Мне исполнилось тринадцать лет, и внутри я цвела. Не перерасти мое подростковое желание в настоящую лихорадку к летним каникулам, я бы гораздо яснее увидела, что произошло потом.

Я запомнила, что сказал мне Пэтч, когда мы только начали встречаться. Он сказал: можно выстроить сотню поваров и дать им одни и те же продукты. Из этих продуктов сто поваров приготовят одно и то же блюдо по одному и тому же рецепту, но у каждого оно будет иметь свой вкус.

У меня такие же чувства к этой истории. Откуда мне было знать, что определяло суть событий?

Почему я не видела, что происходило с мужем до той пятницы? Вероятно, страдала аутогипнозом, как некогда мать, не замечавшая, что творилось с моими братьями. Или я так вела себя, потому что у нас хватало денег, и поскольку у Патрика не было нужды искать работу, я считала, что в итоге все сложилось само собой?

В детстве я ясно понимала, что деньги коверкают нашу семью, но не заметила их влияния на собственную жизнь.

Ох, эти деньги – серое золото! Если бы перечислить все составляющие, мне было бы о чем рассказать.

В конце 1992 года, после получения диплома отделения журналистики в Нортуэстерне, я жила в Ньюарке и работала в «Стар-Леджер», где писала в основном о незначительных правонарушениях: квартирных кражах, угоне автомобилей, мелком рукоприкладстве.

12 декабря отец, мать и братья отправились в отпуск в Клируотер, штат Флорида. Бобби и Паули даже в тридцать с лишним лет жили дома и ездили отдыхать с родителями. Они зафрахтовали маленький самолет – на рейсовых мать летать не любила – и у побережья Делавэра попали в такой ужасный ураган, что крылья оторвало от фюзеляжа, и машина рухнула в воду. Выживших не осталось.

Я узнала о катастрофе, когда меня срочно вызвали с задания после того, как послали написать материал о водителе школьного автобуса, снабжавшем спиртным своих пассажиров. Наипикантнейший случай, с которым мне приходилось работать.

До того дня я считала, что мой первый редактор Макс Риган – человек без сердца, журналист старой школы, съевший собаку на жестком освещении новостей и обожающий публично раздавать свои едкие комментарии. (Кроме прочих, мы ему дали прозвище Старый Брехун.) Макс был из тех руководителей, которые держат бутылку виски в нижнем ящике стола, потому что в редакционном отделе всегда тлеет огонь, и ему нужно топливо.

До того как я нервно вошла в кабинет босса, его натренированный на сенсации нюх помог ему выудить историю из явившихся в редакцию по мою душу полицейских. Он вызвался самолично рассказать мне о катастрофе без выживших, и в тот день не кричал, а только добродушно ворчал. Полицейские же, от форм которых в помещении потемнело, наблюдали и, если их спрашивали, сообщали очередную деталь. В тот день мы с редактором «Стар-Леджер» прикончили бутылку виски быстрее, чем добрый журналист успеет пропустить на вечеринке три рюмки. Позднее он мне сказал, что это была наихудшая новость, какую ему пришлось освещать.

В начале 1993 года я как единственная наследница своих родителей продала конюшни, пещеру, дом и все остальное. И еще цементное предприятие, которое оказалось значительно дороже, чем я предполагала. Я хотела распорядиться деньгами с умом и долгое время думала, что у меня это получается. Считала наследство подушкой безопасности, средством, помогающим направить жизнь в желаемую сторону. Деньги позволяли оставаться на малооплачиваемой, однако любимой работе и не стремиться уйти с улиц в эшелоны редакторов и управленцев с более высокой зарплатой. Трудиться, где мне было комфортнее, где я чувствовала себя свободнее среди полицейских в форме и в гражданских костюмах, где я рассказывала истории потерпевших, которые хотели выговориться не меньше, чем добиться правосудия обидчикам. Вот чего я желала: излагать на бумаге, как раскрывают преступления, закрывают дела и наказывают злодеев.