Натали Дэниелс - Кукушка [litres]

Я ошалело смотрю на доктора Р. Она глядит в окно – взгляд рассеян, глаза стеклянные, слезы давно выплаканы.

– Вы не поставили на тормоз?

Доктор Р. поворачивается ко мне и очень медленно качает головой.

– Нет, я не поставила на тормоз.

Том оставил сообщение: просит заглянуть к нему до поездки в «Тэтчвелл». Голос был озабоченный, встревоженный, чрезмерно официальный. Секретарша в приемной тоже что-то недоговаривала, и Эмма испугалась, что Энни Мортенсен стало хуже.

– А, Эмма, заходите! – Том придержал дверь и мягко ее закрыл.

В кабинете царил полнейший беспорядок.

– Что-то с Энни Мортенсен?

– Нет, насколько мне известно, всё в порядке… – Он рассеянно попытался прибраться на столе.

– Ясно, – сказала она, ожидая продолжения.

– Присаживайтесь. – Том указал на неудобный пластмассовый стул.

– Что-то не так?

У него напряглась шея. Он улыбнулся одной нижней губой и сел за стол.

– Как ваши дела, Эмма?

– На мой взгляд, прогресс есть, – начала она, занимая предложенное место и ставя на пол сумку. – Вербальное и невербальное поведение пациентки не демонстрирует явных признаков симуляции. Я пока не решила, может ли она сейчас предстать перед судом. Имеет место диссоциативная амнезия, воспоминания о преступлении расплывчаты, чего и следовало ожидать, судя по имеющимся данным о редких случаях истребления семьи. Транзиторный психоз, видимо, был вызван целым рядом обстоятельств. Есть серьезные вопросы по поводу прописанного терапевтом бензодиазепина и особенно по поводу клоназепама в Милтон-хаус…

– Хм… – перебил он. – Я имел в виду другое.

– Простите?

Том был готов сквозь землю провалиться.

– Эмма, поручая вам Мортенсен, я был не в курсе вашей ситуации.

– Моей ситуации?

– Это дело в любом случае стало бы для вас непростым. Я не знал про ваше… горе.

Эмма внутренне напряглась; он не должен говорить об Эбигейл, это не в его компетенции. Разгладила юбку.

– Моя ситуация здесь ни при чем.

– Ну да, – попятился Том, отводя глаза. – Я, конечно, не уверен на сто процентов… Знай я…

– Знай вы, что я потеряла ребенка, не доверили бы мне эту работу?

– Эмма, на вас поступила официальная жалоба.

– Что? От кого, простите?

– Жаловались двое из персонала «Тэтчвелл».

– На меня? По какому поводу?

– Будет проведено служебное расследование.

– О чем вы?

– Вы являлись на сессии к Констанс Мортенсен, очень ранимой пациентке… – Том замялся и облизал губы, – …в состоянии опьянения.

Эмма утратила дар речи.

– От вас «разило алкоголем», – добавил он, показав пальцами знак кавычек.

На ее лице не дрогнул ни один мускул, только из самой глубины поднялась волна густой краски, заливая ее до седых корней волос.

– Можно спросить, кто жаловался?

– Сами видите, ситуация очень нехорошая… – продолжал Том, игнорируя вопрос и ковыряясь в ноутбуке. – Я был готов закрыть глаза на единичный случай, но прислали это…

Развернул компьютер, чтобы Эмма во всей полноте насладилась собственным изображением. Вот она, пошатываясь, пересекает комнату и блюет в туалете, а Конни, та самая «очень ранимая пациентка», придерживает ей волосы, похлопывает по спине, отводит к раковине, умывает и укладывает на кровать, снимая с нее туфли и гладя по голове. У него хватило такта промотать, пока Эмма засыпала, а Конни убирала рвоту. Потом Конни надела жакет, туфли и сумку и неожиданно станцевала короткий степ, выпячивая грудь, сверкая улыбкой и оживленно двигая руками. Соскучившись, порылась в сумке, включила планшет и в конце концов села на кровать.

Ужасно, спору нет.

– Понимаю, – произнесла Эмма. – Мне очень стыдно. Я пришла, чтобы… – Она смолкла – любые оправдания бесполезны.

– Боюсь, мне придется забрать у вас дело.

– Том, прошу вас! – испуганно взмолилась она. – Мы почти у цели! Мортенсен отказывается говорить с соцработницей и врачами. Я знаю, у меня получится!

– Нет, Эмма, я просто не могу.

– Пожалуйста! Я нужна ей, Том. У нее сейчас больше никого нет.

– Очень сожалею.

Эмма подумала о том, как он играет в стрелялки и спит на офисном диване. «Что это за профессия такая? Я что, должна быть сверхчеловеком?»

– Понимаю.

На его месте она сделала бы то же самое.

– Может, вам взять заслуженный отпуск и как следует отдохнуть? – спросил Том с радостным облегчением, что все прошло относительно гладко.

– Да.

Хотелось скорее уйти. Жуткое унижение; прежде ее послужной список был безупречным. Масштаб последствий трудно даже вообразить. Она встала, улыбнулась и отрывисто спросила:

– Продолжим в другой раз?

– Конечно… Еще кое-что, пока вы не ушли, – пропуск в «Тэтчвелл».

– Да, я сдам. Надо заглянуть туда за вещами. Верну сегодня вечером.

– Лучше сейчас.

Ее нутро свело в кулак.

– Я сказала, что я его сдам! – Голос пронзил комнату, точно стальной прут.

Том уступил. Она была старше. В этом мире возраст что-нибудь да значит. А то, чего доброго, скоро посоветует ей обратиться к долбаному психотерапевту.

– Веки наливаются тяжестью, вы слушаете ритм своего дыхания. Вдох… Выдох… Пение птиц за окном… Слабый шум машин, сирена вдали, самолет в небе, слушайте его гул, пока он совсем не стихнет… Освободите ум от любых мыслей. Отпустите их, они неважны. Сосредоточьтесь на том, что вовне… Возвращайтесь сюда, в эту комнату…

Конни сидела на стуле с закрытыми глазами, руки покоились на коленях; из-за духоты на ней были только футболка и шорты, и Эмма впервые увидела темно-бордовые ожоги на ногах. Они покрывали все правое бедро и внутреннюю поверхность левого и местами шелушились. Отдельные участки, где она сковыривала корочки, оставались ярко-красными, кожа на них – тугая и тонкая. Эмма уже привыкла к шрамам на левом запястье Конни и кислотным ожогам на внутренней стороне правой руки, но раньше у нее не было возможности все это хорошенько разглядеть. Бедолага!

– Вы бодры и спокойны, Конни; все, что вам нужно, – слушать мой голос. Вы в безопасности, ничего плохого с вами не случится. Захотите остановиться – просто скажите. Если вы меня поняли, кивните…

Конни кивнула.

– Я верну вас в Милтон-хаус… Начну обратный отсчет с десяти, и, когда дойду до единицы, вы будете в состоянии глубокой релаксации. Хорошо. Десять… девять… восемь…

Для такой бунтарки Конни оказалась на диво податливой. Сначала она отнеслась к идее с подозрением, потом согласилась, когда Эмма намекнула, что у них чрезвычайно мало времени.

– Три… два… один… Расскажите, что произошло в Милтон-хаус, когда вы перестали принимать клоназепам. Как вам живется? Что вы чувствуете?

Конни тяжело вздохнула и пошевелилась. Хмуро закусила нижнюю губу.