Натали Дэниелс - Кукушка [litres]

– Возле регистратуры поставили елку. Надо думать, Рождество. Елка – жуткий отстой, из магазина фиксированных цен, однако мы пялимся на нее, как будто это хренов Тадж-Махал. Я могу смотреть на гирлянды часами. У них разные режимы, сверк-сверк-пропуск, сверк-сверк-пропуск, но мигание пришлось отключить, потому что оно вызывает у эпилептиков припадки. Это не обычное Рождество, это…

– Вы все еще хотите покончить с собой?

– Нет…

– Что изменилось?

– Это неправильно.

– Что неправильно? Что неправильно, Конни?

– Что она в моем доме с моими детьми. Мне надо домой, туда, где мое место… Так говорит мама.

– Ваша мама умерла.

– Она со мной разговаривает… Я слышу.

– Что она говорит?

– Что нужна ясная голова, поэтому таблетки принимать нельзя. Я встаю в очередь с остальными зомби, глотаю лекарство, а потом выташниваю его в туалете. Лин сказала, клоназепам в двадцать раз сильнее диазепама. Это правда?

– Да.

– Она в Китае была врачом.

– Как чувствуете себя без препаратов?

Конни покачала головой.

– Приятного мало…

– Расскажите.

Она снова покачала головой, начиная волноваться. Эмма наклонилась к ней.

– Наблюдайте за собой со стороны. Успокойтесь и сосредоточьтесь на моем вопросе…

– Ладно, – кивнула Конни. – Это страшно…

– Почему?

– Приходит он.

– Кто?

– Он… – Конни тряслась.

– Кто «он», Конни?

– Дьявол…

– Дьявол?

– Да. Он говорит, что давно меня ждет. Прячется в темноте, появляется в тенях на стене.

– А что ваша мама?

Конни покачала головой, как будто у нее нет объяснения.

– Почему он пришел к вам, Конни?

– Чтобы меня забрать.

– Какой он?

– Как на картинках, один в один: красные глаза, рога, козлиная борода, раздвоенные копыта. Жутко страшный.

– Что он делает?

– Стремительно двигается по комнате, – шепотом ответила Конни. – Никогда не знаешь, где появится в следующий момент. Хочет залезть ко мне в постель…

– Что ему надо?

Лицо Конни сморщилось, как будто она вот-вот заплачет.

– Уволочь меня в ад…

– Почему?

– Я злая, дети меня боятся, я испорчена до мозга костей, я принадлежу ему.

– Он приходит только по ночам?

– В основном. Три ночи подряд… Мне так страшно, что я испражняюсь под себя… Просыпаюсь в поту и запахе дерьма…

– Ничего, Конни, дьявол вас не тронет.

– Я крепко зажмуриваюсь и повторяю: я в раю, я в раю! Нахожу на полу скрепку и, чтобы остановить его, выцарапываю на стекле «я в раю».

Конни часто дышит.

– Ничего, все прошло, вы в безопасности. Расскажите про день, когда вы сбежали…

– На улице ливень, мы всей компанией смотрим в окно столовой. Настоящий Армагеддон, и я думаю, не конец ли это света в самом деле. От дождя многие завелись, танцуют на столах. Я – нет. Я стою рядом с Лин и смотрю на дождь; в груди, в сердце, у меня болит. Настоящая, нескончаемая боль. Все время думаю о детях…

– Что было дальше?

– Со стороны регистратуры раздается громкий треск и крики. Наше стадо бросается к двери посмотреть, в чем дело. Двое парней в комбинезонах отчаянно сражаются с лопнувшей трубой. Держат вертикально один ее кусок. Второй свисает с потолка. На линолеум хлещет вода. Гирлянда на елке несколько секунд мигает, как сумасшедшая, и гаснет. Мы сгрудились и смотрим на потоп; фантастическое, потрясающее зрелище, чистый хаос! Охранник у двери орет и матерится, велит нам убираться отсюда. Народ уже вовсю плещется, одна бесшабашная старая кошелка лет восьмидесяти пытается плавать…

Конни засмеялась.

– Настоящий дурдом! Из коридора прибежал персонал, нас хотят водворить в палаты. Водопроводчики перекрывают воду, чтобы не залило главный блок. Мы с Лин переходим к внутреннему окошку столовой, куда нас отправили переждать. Я вижу свой шанс: на краткий миг укрепленная дверь остается без присмотра – охранник бросил будку и разговаривает на улице с водопроводчиками, которые достают из микроавтобуса ящик с инструментами.

Лин приходит в голову та же мысль.

«Беги!» – говорит она. Поворачиваюсь. «А ты?» Не хочет – ей скоро рожать. Обещает сунуть мне в постель подушки и отдает свои тапочки и кофту…

Конни замолчала, погрузившись в воспоминания.

– То есть вы просто взяли и вышли? – спросила Эмма тихо, не давая отвлекаться.

– Я ее так и не поблагодарила. Не знаю даже, кто у нее, мальчик или девочка. Я выбегаю под дождь в чем была и кидаюсь сквозь кусты к воротам. Понятия не имею, где я. Где-то на окраине, в глухомани, куда никто не заглядывает. Я даже не помню, как меня сюда привезли. Мчусь по переулкам, отбегаю на безопасное расстояние, останавливаюсь. Никто не гонится. Перехожу на шаг, ориентируясь на отдаленный шум машин. В конце концов попадаю на оживленную улицу, где люди спешат по своим делам. На меня не обращают внимания.

Мне хорошо. Я свободна и не верю своему счастью. Но уже темнеет, холодно, я промокла и потому решаю подъехать на автобусе. Жду на остановке. Первый попавшийся идет до Слоун-сквер. Там можно пересесть на двадцать второй. Проскальзываю в задние двери за парочкой молодых девиц. Девчонки хихикают; возможно, надо мной – моими патлами и тапочками. Зрелище, наверное, кошмарное. Забираюсь на второй этаж, сажусь сзади и скоро согреваюсь. Впереди – мужчина в очках, я почти уверена, что он за мной шпионит, снимает на камеру с помощью особенных шпионских очков. Потом выходит, притворяясь, что ему нет до меня дела. Автобус едет целую вечность. Мне плевать; я радостно смотрю на мокрые улицы, нарядные витрины и окна домов. Думаю о детях, о том, что надо купить, рождественских чулках, подарках. Столько всего нужно успеть! Прежде чем пересаживаюсь на двадцать второй и добираюсь в Патни, проходит целая вечность…

Конни замолчала, погрузившись в воспоминания.

– Что произошло потом?

– Иду короткой дорогой, через мост, мимо кладбища. Я словно в параллельном измерении. Я призрак. Возле дома Несс замедляю шаг. В окне сверкает стильными белыми огоньками и изящными шарами елка. Наверное, украшала Иви. Странное ощущение – здесь совершенно ничего не изменилось, кроме меня. В кухне на другой стороне горит свет, но я знаю, что никого нет, – она всегда так делает, когда уходит. Смотрю на ярко-желтую входную дверь, за которой теснятся воспоминания: счастливые времена, когда росли вместе наши дети, играли в игры, смотрели телевизор субботними вечерами. Дети танцевали танго и вальсы, а взрослые оценивали их по шкале от одного до десяти, отворачиваясь от экрана, чтобы побыть судьями в конкурсе талантов; дети носились по дому, а взрослые сидели за столом, потягивая вино и наводя порядок в мире, и Лия костерила шоу-бизнес. Новый год, дни рождения, детские праздники, взрослые сборища… Поистине счастливое время! И вот – те же кирпичи, но все пронизано невидимыми трещинами. Медленно обхожу дом.