Александр Куприн - Бармен из Шереметьево

— Он у вас не столько пьяный, сколько уже без сознания, — сказала, — везите его сейчас же в скорую.

Скорая ветерана приняла без разговоров. Врачи оценили его состояние как тяжелое, а джигиты в смятении вернулись в поселок. Вечером следующего дня ветеран-трудовик Григорий Матвеевич Руденко, бывший полковой разведчик, умер от обширного инфаркта, вызванного алкогольным токсикозом.

Начальник милиции мучительно размышлял. Нет сомнений, что эта учительница врет… но так ли это плохо? Ведь эта ее новая версия о том, что, проходя к себе в комнату, мельком заметила на площадке двух спорящих пьяных, а больше ей ничего не известно, — это гораздо предпочтительнее, чем то, что она рассказала в ночь на седьмое ноября. К тому же тема заточки сама собой закрылась со смертью преподавателя труда, да будет ему земля пухом — начальник сморщился, словно от горькой таблетки. Зачем нам изнасилования молодых специалистов, прибывших по распределению, ведь это обязательно повлечет заслушивание в обкоме и оргвыводы? Это же не бытовуха в среде ранее судимого быдла, составляющая статистику убийств и тяжких телесных. На бытовые преступления начальство смотрит снисходительно — вся страна пьет, никуда от этого не деться. С учительницей же дело примет тяжелый, скандальный оборот. Собрав материалы в папку, он пешком направился в райком партии, где, запершись в кабинете, они больше часа обсуждали дело с Главным. Вернувшись к себе, подполковник немедленно нажал кнопку на коммутаторе с надписью «Нач. угрозыска».

Сергей Кислицын по кличке Киса был задержан на вокзале райцентра с билетом на Свердловск в кармане. Чутье подсказало ему валить, но подсказало поздно. Задержанного доставили в Ромашково, где бедолага провел три дня в «собачнике» поселкового отделения милиции под невообразимым прессом, а на четвертый, безостановочно кашляя и конвульсируя всем телом, подписал явку с повинной. В явке этой было сказано, что это он, Киса, воткнул в грудь Гендоса заточку, после того как последний глубоко оскорбил его, назвав «ссученным».

Исакова за эти дни вышла из общаги лишь однажды — подписать заявление о прекращении отработки по семейным обстоятельствам, забрать трудовую книжку с дипломом и купить кое-каких продуктов. Больше ее в поселке ничто не держало — она могла ехать куда угодно. За что и почему свалилась на нее такая невообразимая удача, учительница так и не осознала. Посчитала, что все это благодаря ее стойкости и пресловутому железному позвоночнику.

Кислицын был осужден и получил двенадцать лет строгого режима, а Римма…

Римма уехала обратно в Свердловск. К учительству, правда, больше не вернулась — работала в торговле, затем перешла в общепит, пару раз выходила замуж и разводилась. У нее две взрослые дочери и небольшое кафе на юго-западе. Вкусно и недорого. Своя всегда свежая выпечка. Особенно хороши там сырники.

В моем милицейском кабинете на подоконнике в стеклянной банке жил карась. Был он жизнерадостен и неприхотлив. Жрал хлеб, но без особенного удовольствия. Больше даже не жрал, а умничал. Хлеб разбухал и опускался на дно к карасьим какашкам. Вода, соответственно, портилась. Я тогда был молодой, смекалистый и быстро понял, что кормить рыбину надо через три дня на четвертый. Это дало превосходный результат — карась жадно сжирал хлеб, и вода, водопроводная вода индустриального Свердловска восьмидесятых, оставалась относительно чистой. Так мы и жили до того дня, когда мне пришлось внезапно улететь в Москву на семь дней…

В кабинете воняло. Из зелено-серой воды овалом торчало карасье пузо. В глубокой печали на вытянутых руках я скорбно понес банку в туалет, с тем чтоб вылить все в унитаз, но, к счастью, там кто-то гадил и дверь была заперта. Тогда я выплеснул все в умывальник, и тут рыба ожила!!! Прямо под струей я отмыл ее от слизи, наполнил банку свежей рыжеватой хлорированной водой и отнес другана обратно на подоконник. Там он жил еще довольно долго, меланхолично разглядывая сквозь стекло, как я строчу бесконечные бумаги с грифом «секретно». Низ карасьего пуза так и остался белым.

Когда мы расстались и как сложилась его судьба — вообще не помню!

Давно было.

Однажды в Октябрьский ОВД, где я в этот день работал помощником дежурного, позвонили из скорой.

«Помогите, — говорят, — не можем пройти к пациентке. Овчарка не пускает». Дело было в частном секторе напротив Свердловского зоопарка. Приехать-то я туда приехал, а что дальше делать, — загадка. Скорая стояла там уже часа полтора — врачи грелись внутри, а во дворе покосившегося дома бесновалась большая рыжеватая овчарка. За два часа непрерывного лая она совершенно обезумела, от нее шел пар, а в углах пасти висела пена. Несмотря на мороз, дверь в дом была открыта и бедная собака металась от ворот в дом и обратно. Врачи сказали, что пациентку они знают, что зовут ее баба Женя и что дело серьезное. «Застрели ее», — по радио вынес приговор дежурный. Мороз для меня закончился — от нервозности стало жарко, и я даже расстегнулся. На деревянных ногах, с трясущимися руками я подошел к воротам и трижды выстрелил в пса. Бедняжка упала на бок и побежала-побежала-побежала, отталкиваясь от воздуха, прямо в рай, где, как известно, продолжают жить все умершие собаки. Потом затихла. Врачи зашли в дом — обнаружилось что хозяйка тоже не жива. Написали заключение и стремительно уехали. Транспортировка трупа в советское время — отдельная и грустная песня. Никакой вывозной службы не существовало. Сотрудник в форме выходил на обочину и тупо тормозил любой грузовик, а родственники грузили тело. Если не было родственников, мы брали клиентов вытрезвителя, пообещав, что на работу не сообщим. Часа через три или четыре я вернулся в райотдел и сел писать рапорт о трех использованных патронах. Дежурный Миша Мезенин, прочитав рапорт, пришел в сильное душевное волнение:

— А где труп?

— Так вывез же. В морге труп.

— Да, блин, собакин труп!

— Ну там лежит, наверное, а может, убрали уже — я в домоуправление позвонил.

— Слушай. Бери машину и гони обратно с сиреной! Отвези эту собаку на Сибтракт.

— Да ты охренел, что ли? Куда? Зачем?

— Да там свояк… того… нутрий выращивает. Ну свези, пожалуйста, — он тебе шапку сделает.

— Из нутрии?

— Ну ща-я-яз! Из собаки и сделает.

Окоченелый собачий труп оказался на месте. С ужасным стуком мы с водилой закинули его в обезьянник и таки свезли в частный дом к Мишиному свояку. Думаю, нутрии трескали эту собаку целую неделю. Может, и месяц даже.

А у меня образовалась неземной красоты собачья шапка.

Впрочем, я всем врал, что волчья.