Александр Тамоников - Чужое тело

— Есть еще и четвертый, — напомнил я. — Кто же этот несчастный малый, попавший в славную компанию барыг, гаишников и депутатов?

— Да, ты почти угадал, он относится к меньшинству — но не национальному и не религиозному… Некто Мамин Владимир Алексеевич, имеет диплом врача, но никого еще не лечил. Собирался открыть фирму, близкую к медицине, но ничего не вышло. Проживал со своим дружком в тихом центре на улице Депутатской. Есть богатая мама — она вышла замуж за итальянца и сейчас проживает в Риме.

— Мама Римская? — удивился я.

— Да, в некотором роде. У Владимира Алексеевича утонченная аристократическая натура, не выносит грязи, грубости. Неприятный случай произошел на новогодних каникулах: катился с дружком с горки на городской елке, было много народа, кто-то толкнул — он ударился головой об лед… Вот до чего доводит приобщение к плебсу, — посетовала Варвара. — Срочно прибыла мама из Италии, построила врачей, дала денег всем, вплоть до вахтеров, и ее сынуля чудным образом исцелился. Стал печальным, замкнутым. Есть информация, что его дружок ушел к другому, и наступила черная меланхолия.

— И по всем этим приятным людям я должен прогуляться и прощупать их на причастность к четырем убийствам?

— А это ты сам решай. Ты же детектив. Помни об осторожности и о том, что не следует себя выдавать. Впрочем, последнее — палка о двух концах. Возможно, почувствовав наблюдение, маньяк откажется от очередного убийства. А сейчас давай спать, уже поздно…

Я не чувствовал охотничьего азарта, и это настораживало. Интуиция безмолвствовала. Страха тоже не было. А вот ощущения, что зря теряю время, — вдоволь. Первая половина октября радовала теплой погодой. А вот окончание второй декады не задалось. Прошел «пробный» снежок, быстро растаял, температура скатывалась к жалким десяти градусам, дули ветра. Впрочем, машине без разницы.

На дворе была пятница, 19-е число. Я пробивался через пробки к Бердскому шоссе, направляясь в Академгородок — формально Советский район Новосибирска, а фактически такая даль за деревнями и дачами. Варвара наотрез отказалась составить мне компанию, и это возмущало больше всего. Могли бы поругаться в дороге или еще что — а так приходилось ругаться самому с собой, что вкупе с моросящим дождем только способствовало осеннему сплину.

«Ты поступай традиционно, а я пойду другим путем, — сказала на прощание Варвара, — у меня есть фотографии, есть информация об этих людях. Постараюсь сосредоточиться, поискать их на тонком плане, возможно, смогу составить о них представление».

Что бы ни делать, лишь бы ничего не делать! В это утро меня раздражало все — тучи над головой, нудный дождь, вяло ползущие машины. На Морской проспект я въехал в одиннадцать утра, припарковался во дворе нужного дома. Этим домам было в обед сто лет, но смотрелись они нарядно и идеально вписывались в архитектурный ансамбль Академгородка. Впрочем, за вылизанными фасадами все было, как везде: отваливалась штукатурка, валялся мусор. В этой «интеллигентной» части города по-прежнему не признавали загородки с мусорными баками. Их попросту не было — это считалось местным изыском. Нет мусорки — нет вони. Дважды в сутки подходила машина, и граждане тянулись к ней с ведрами и пакетами. Вполне естественно, что у многих не было возможности это делать, и мусор валялся кучами в плотно перевязанных пакетах — то тут, то там, живописно усиливая «академовский» колорит.

Замок на домофоне был сломан, это меня вполне устраивало. Подъезд ничем не отличался от среднестатистического российского подъезда. На пятом этаже было три квартиры. Запах из нужной мне сразу не понравился, так же как и дверь, обитая «доисторическим» дерматином.

Я вежливо постучал ногой. В квартире кто-то был, шуршали тапки, значит, пахло не покойником. Квартиру не то что не убирали — даже не проветривали. Пахло, как в конюшне. Меня впустил полупьяный худой субъект с взъерошенными волосами. Он щурился, морщился, и я сразу понял — не то. Но в жизни всякое бывает, внешность обманчива, и артистов в этой стране предостаточно.

Я показал товарищу фальшивое полицейское удостоверение (предназначенное для не очень взыскательной публики), представился сотрудником уголовного розыска.

— А я что? Я ничего, сударь… — захлопал слезящимися глазами жилец.

— В соседнем подъезде квартиру обокрали, — объяснил я. — Ваши балконы как раз рядом. Что-нибудь видели, слышали? Разрешите пройти на балкон и все осмотреть?

Яков Вениаминович изрядно опустился и уже забыл, что трудился в одном из самых уважаемых институтов страны, да еще и депутатствовал на районе. Он охал, кряхтел, пропуская меня в зал, заваленный мусором. Противогаз бы точно не помешал. Подмечались «мелкие» детали: стирку и уборку в этом году человек не делал, из стен вываливались розетки, живописно свисали рваные обои. «Иконостас» в углу — в основном вырезанный из цветных журналов. Под батареей галерея пустых бутылок — видно, разведением занимается. Старые книги, журналы. Напротив телевизора, оснащенного доисторическим кинескопом, стояло советское кресло с подломившимися ногами, журнальный столик, увенчанный пустой бутылкой.

Для приличия я сунулся на балкон и хорошо, что успел отпрянуть — иначе получил бы по голове отвалившимся шпингалетом. Дышать свежим воздухом здесь было не принято. Я сделал вид, что осматриваю балкон, что-то записал в блокнот. Потом прошелся по квартире, превозмогая брезгливость. Хозяин жилплощади тащился за мной как приклеенный.

— А у вас уютно, — заметил я.

— Нет, что вы, я давно не убирался, — пробормотал Шалаев, щуря окруженные синевой глаза. — Думаю, не сегодня завтра стоит сделать генеральную уборку…

Ловить в этой местности было нечего. Он не знал, что я приду, и вряд ли специально для меня подготовил все эти декорации. Я задавал вопросы: что знаете о соседях, кто вы такой, чем занимаетесь, не вы ли третьего дня перебрались на балкон соседа и обчистили его квартиру?

Я наблюдал за его поведением. Наступало отрезвление, человек нервничал, в глазах металось беспокойство. То называл меня «сударем», то обращался уважительно — «товарищ офицер полиции». Обнаружив, что угодил под подозрение, Шалаев еще сильнее забеспокоился, стал путать слова — интеллигентная речь сбивалась на церковные песнопения. Он ссылался на знакомых в районном совете народных депутатов, в райкоме КПРФ — там повсюду исключительно честные люди, и они подтвердят его глубокую порядочность! Все это было дико смешно, если бы не было так грустно. Я извлек из папки чистый лист формата А4, накатал несколько формальных предложений, протянул фигуранту ручку и попросил написать внизу: «С моих слов записано верно, такой-то». Он ничего не понял, но все сделал правильно, при этом дважды выронил ручку. Теперь у меня имелся образец его почерка. Я пожелал человеку приятного дня и поспешил покинуть квартиру.