Брэд Паркс - Ничего не говори [litres]

09.17 – Объект прибыл в офис по адресу Уэст-Брэмблтон, 214.

12.33 – Объект вышел из офиса по адресу Уэст-Брэмблтон, 214 и направился пешком в ресторан «Сабвей».

12.41 – Объект вышел из ресторана «Сабвей» и вернулся в офис по адресу Уэст-Брэмблтон, 214.

Вскоре это описание мне смертельно наскучило, и я перешел сразу к фотографиям. На них Роланд Хеманс садился и выходил из машины, входил в дом или офис или покидал их.

В пятницу он ездил только в отель «Мариотт» в центре Норфолка, где «Лесли, Дженнингс и Роули» поселили своих свидетелей – адвокаты называли отель «штабом». Это было необычным шагом с их стороны – пригласить сюда ученых для дачи показаний, – ведь обычно адвокаты сами ездили к свидетелям. Однако это был единственный способ всех опросить, учитывая предельно сжатые сроки, на которых я настоял.

Ни одна из этих фотографий не заинтересовала меня, пока я не добрался до кадров, сделанных в субботу утром: Хеманс вышел из дома, остановился у цветочного магазина, въехал на территорию «Кенсингтон Мьюз».

Все то же самое, что и в прошлую субботу. Я кликнул следующую фотографию: на ней Хеманс парковался. Затем увидел его выходящим из машины с букетом цветов.

Герберт Трифт находился к нему ближе, чем я, и к тому же выбрал угол съемки получше, каким-то образом пробравшись на территорию жилого комплекса. В итоге я получил превосходную возможность разглядеть то, что произошло потом. На серии фотографий Роланд Хеманс сначала шел по наружному проходу, потом стоял и ждал у двери. На следующей фотографии ему открыли дверь.

Это была не Джоан Смит.

А Джереми Фриланд.

Следующее фото детектив, видимо, оставил на сладкое (вполне буквально): на нем Роланд Хеманс обнимал Джереми. Чтобы развеять последние сомнения, на последней фотографии, снятой, когда за адвокатом уже закрылась дверь, их губы слились в поцелуе.

На этом снимке репортаж заканчивался. Я вернулся к документу и проверил хронометраж. В «Кенсингтон Мьюз» Хеманс вошел в 08.12. Последнюю запись Трифт оставил в 09.17: «По звонку клиента наблюдение за объектом прекращено».

Но, если честно, я и так узнал больше, чем достаточно. Роланд Хеманс действительно состоял в интимной связи с одним из членов моей команды. Правда, не с тем, на кого я подумал вначале.

Я просидел минут пять, глядя на фотографию и удивляясь, как же неверно я все понял. Я ошибся насчет Хеманса потому, что следовал стереотипу «маскулинный – значит, гетеросексуальный». С другой стороны, я ведь не знал, что Джереми тоже живет в «Кенсингтон Мьюз». Точно не жил, когда только начинал работать со мной. По-видимому, Джереми переехал туда, наслушавшись рассказов миссис Смит о том, какое это прекрасное место.

Когда я просмотрел фотографии еще раз, многое стало приобретать смысл. Во-первых, эпизод, когда Джереми попросил меня взять самоотвод. Он знал, что не сможет принимать участие в процессе, если будет спать с адвокатом истца, но и не мог признаться мне, что у них с Роландом Хемансом роман. По всей видимости, и Хеманс – женатый мужчина, отец двоих детей и адвокат года по версии Вирджинской ассоциации юристов-афроамериканцев – скрывал свою сексуальную ориентацию и не мог допустить, чтобы правда выплыла наружу.

В лице Джереми он обрел осторожного и спокойного любовника, который был только рад ограничиться субботними свиданиями. Их отношения, скорее всего, длились уже довольно долго. Как давно мой референт познакомился с Хемансом? Скорее всего, во время очередных слушаний в Апелляционном суде и уж в любом случае до того, как перешел работать ко мне. Стало быть, не меньше четырех лет. Хотя сам он, кажется, называл другую цифру – то ли шесть, то ли восемь.

К сегодняшнему дню их роман, должно быть, перерос… чуть ли не в брак.

Я опять вспомнил, как Джереми проскользнул ко мне в кабинет в тот день, когда попросил меня взять самоотвод. А потом все время сидел, закусив губу. Увидев в графике слушаний дело Пальграффа, он с самого начала решил сделать все возможное, чтобы мы от него отказались, но полагал, что в его распоряжении будет больше времени.

Затем процесс привлек внимание широкой общественности, и пытаться провернуть все втихую уже было нельзя. И когда ему не удалось убедить меня добровольно отказаться от дела, они с Хемансом разработали новый план, состряпав ходатайство о моем отводе. Большую часть информации Хемансу предоставил Джереми. Вот откуда адвокат узнал, что сенатор Франклин – крестный отец Эммы.

Подав ходатайство, они решили, что я откажусь от дела и им больше не придется ни о чем беспокоиться. Хеманс выиграет громкий процесс, а не с треском его проиграет, что обязательно бы случилось, узнай кто-либо об их отношениях с Джереми. Кроме того, им больше не надо будет бояться, что Джереми уволят, если они станут открыто жить вместе.

План был безупречен. Единственная проблема была в том, что они имели дело с судьей, ни за что не желавшим прекращать вести этот процесс.

Теперь передо мной стоял вопрос о том, что делать с этим ворохом новой информации: с фактами, которые невозможно было забыть, и фотографиями, которые не стереть из зрительной памяти. Если бы я руководствовался любым из когда-либо написанных профессиональных этических кодексов, то мне бы стоило вызвать Джереми к себе в кабинет и тут же его уволить.

Но в данный момент важнее всего была совсем не этика. Важнее всего была Эмма.

Даже если бы Джереми смирился с увольнением и безропотно ушел, это все равно привлекло бы внимание и конгрессмена Джейкобса, и Джеба Байерса, и прессы. Этого мне хотелось в самую последнюю очередь. И уж тем более нельзя было допустить, чтобы причины увольнения Джереми стали известны широкой публике. После этого меня тоже отстранили бы от дела.

Поэтому я принял решение – займусь всем этим после «приговора Маркмена». А пока, поскольку дело надо обязательно довести до конца, следует отбить у Джереми и Роланда Хеманса охоту изобретать новые изощренные способы добиться моего отвода.

На мониторе моего компьютера все еще была открыта последняя страница PDF-файла Герберта Трифта, содержавшая две самые убийственные фотографии. Я вывел ее на печать и набрал добавочный Джереми.

Через минуту он уже был у меня в кабинете. Не говоря ни слова, я взял из лотка принтера верхний листок и бросил его через стол.

– Взгляните, пожалуйста.

Лицо Джереми, обычно такое симметричное, на мгновение болезненно исказилось. Однако он довольно быстро взял себя в руки. Джереми скрывал это шесть, может, даже восемь лет и, видимо, знал, что рано или поздно об их отношениях узнают.

– Откуда это у вас? – спокойно спросил он. – Вы сами сделали эти снимки?

– Нет.