Рут Уэйр - Смерть миссис Вестуэй [litres]

– Готовы? – спросил он, усмехнувшись.

Хэл не улыбнулась в ответ, лишь кивнула, и они выбрались под тут же усыпавший их снег.

Входная дверь была заперта, но Эзра приподнял один из плоских камней, огораживающих сиденья на крыльце, под которым Хэл увидела огромный почерневший ключ – что-то из другого века, по меньшей мере шести дюймов в длину. Эзра вставил его в замок, осторожно повернул, и они вошли в темный, стенающий дом.

– Миссис Уоррен? – негромко позвал Эзра и, не дождавшись ответа, повторил чуть громче: – Миссис Уоррен? Это всего-навсего я, Эзра.

– Думаете, Хардинг с Абелем уехали? – прошептала Хэл.

Эзра кивнул.

– Пока вы спали, Хардинг прислал сообщение. Они проскочили Бодминские болота прежде, чем перекрыли дорогу, и отсиделись в «Трэвелодже» возле Эксетера.

– Простите. – Хэл кольнула совесть. – Это я виновата. Вам не надо было ехать через Пензанс…

– Вчерашнего дня не ищут, – коротко сказал Эзра, но подавленное бешенство, которое Хэл подметила в его лице раньше, похоже, ушло, в голосе была одна покорность судьбе. – Знаете, Хэл, уже очень поздно. Не знаю, как вы, а я просто разбит. Вы в порядке, я могу отправиться наверх?

– Разумеется. Я тоже пойду спать.

Повисла короткая неловкая пауза, а потом Эзра неуклюже ее приобнял, так крепко, что лицо проехалось по его пиджаку и заныли кости.

– Спокойной ночи, Хэл. А завтра…

– Что завтра?

– Давайте выедем как можно раньше, ладно?

– Хорошо.

По первому лестничному маршу они поднялись вместе, а на площадке каждый пошел своей дорогой.

Открыв дверь в мансардную комнату, Хэл увидела, что с момента ее отъезда ничего не изменилось: занавески раздернуты, бледный снежный свет льется в зарешеченное окно, одеяло откинуто, лампочки по-прежнему нет. В ведерке осталось несколько кусочков угля, и с утешительным сознанием, что ей не придется утром слишком долго терпеть строгости миссис Уоррен, Хэл скрутила жгут из газеты, положила уголь на решетку и поднесла спичку.

Когда огонь вспыхнул, она села, скрючившись, перед ним, представляя, как давным-давно тут так же сидела мама, выдирая страницы из дневника. Хэл думала о том, что прочитала на его страницах.

Эдвард. Неужели Эдвард?

По всему выходило, что он, но, вспоминая мягкие светлые волосы, аккуратные ухоженные усы, Хэл ничего не чувствовала. Никакой связи. Лишь слабую неприязнь к тому, кто переспал с мамой, а когда она забеременела, бросил ее, не отвечал на письма, предоставив ее в полное распоряжение такой женщины, как миссис Вестуэй.

Каким-то уголком сознания Хэл хотела забыть об этом и двинуться дальше, в будущее, как и предлагал Эзра. Но вопросы не давали покоя. Почему Абель так топорно врал? Надеялся, что она не спросит у Эзры? Если бы только мама не вымарала в дневнике все упоминания о ее отце!..

Хэл сидела, уставившись в огонь, слишком усталая, чтобы предпринять малейшие усилия – хотя бы для того, чтобы лечь в постель. Она уже почти не могла думать, и у нее возникло крайне странное ощущение, что, приведя ее сюда, история сделала еще один виток и что она, Хэл, может открыть правду, которая так долго покоилась под спудом. Но в чем она, эта правда? Ей даже имя отца неизвестно.

Что-то еще из того, что говорил Эзра, тревожило ее, но она не могла уловить, что именно. В разговоре на заправке? Она постаралась вспомнить его полностью, но главное просачивалось сквозь пальцы, слишком неосязаема была правда, чтобы ухватить ее.

Наконец Хэл встала, потянулась, после жара камина щеки тронул холодный воздух комнаты. Чемодан лежал у кровати. Карман оттягивала старая коробочка из-под табака. Хэл открыла ее, достала карты и, слегка дрожа, сняла колоду. На нее смотрела Луна, только перевернутая.

Хэл нахмурилась. Луна означала интуицию и доверие ей. Это был указующий маячок, однако довольно ненадежный, потому что его не всегда видно; иногда, когда он нужен более всего, ночь могла оказаться непроницаемо темной. А перевернутая вверх ногами карта означала обман, прежде всего самообман. Это значило, что интуиция может завести не туда, указать ложный путь.

Не попадись в ловушку, не верь собственному вранью, шептал в ухо голос мамы. Он предупреждал, как всегда, предупреждал. Тебе хочется верить точно так же, как и им.

Это правда. Ей очень хотелось верить. После маминой смерти она стала раскладывать колоду каждый вечер, пытаясь извлечь изо всего этого какой-то смысл, пытаясь найти ответы, которых просто не было. Она часами смотрела в мамины карты, водила по ним руками, терялась в догадках.

И постоянно слышала голос трезвости – мамин голос. Тут нет никакого смысла, кроме того, который ты хочешь видеть, и того, которого ты боишься.

Она закрыла уши руками, как будто могла так отгородиться от голоса здравомыслия и логики.

Когда мама изменилась? Ведь девушка, писавшая дневник, подверженная суевериям, одержимо гадавшая на картах, далеко не та женщина, которая каждый день ходила на пирс гадать простакам и незнакомцам. Для мамы таро были только работой, больше ничем. Она хорошо умела это делать, но никогда в них не верила, хотя для сторонних людей ее слова звучали убедительно. А еще она никогда не скрывала своего неверия от Хэл. Каким же образом мама превратилась из увлеченной непознаваемым девушки с открытым сердцем в утратившую иллюзии, уставшую женщину, которую помнила Хэл?

Тут нет ничего магического, солнце мое, сказала она как-то Хэл, когда той было лет девять-десять. Можешь играть с ними, сколько хочешь. Красивые картинки. Но людям нравится думать, что жизнь имеет… ну, смысл, что ли. Они счастливы думать, будто включены в какую-то большую историю.

Тогда почему же, спрашивала смущенная Хэл, люди приходят к ней каждый день? Почему платят деньги, если все это неправда? Это как театр, объясняла мама. Люди хотят верить в то, что это правда. Моя работа в том и состоит, чтобы делать вид, будто это правда.

Девушка, писавшая дневник, не делала вид. Она была влюблена – так судили карты, так судила судьба. Она верила. Что же изменилось? Что произошло, что она перестала верить?

Я что-то пропускаю , подумала Хэл и, взяв карту Луны, пристально посмотрела на неясное лицо на ярком кругу. Чего-то мне не хватает.

Но оно не давалось в руки, и наконец Хэл отодвинула карты, не раздеваясь забралась под простыни и попыталась уснуть.

Она уже почти спала, погрузившись в странное ничейное пространство между сном и явью – огонь в камине рисовал узоры на внутренней стороне век, – как вдруг ей привиделся четкий образ.

Альбом. Ярко-желтый альбом. На обложке и корешке никаких надписей.

Такого альбома у нее не было, и Хэл никак не могла вспомнить, откуда он взялся… И все-таки она его видела. Когда-то видела. Но где?