Тереза Дрисколл - Это не сон [litres]

– Ладно, с меня достаточно…

– Ты о чем?

– Идем. Одевайся. Тебе нужен свежий воздух, а собаки, наверное, совсем засиделись. – Хелен допила остатки кофе и встала, лучезарно улыбаясь. – По дороге мы зайдем к этому милому мяснику, которого ты мне показывала в прошлый раз, и купим тебе настоящего мяса.

– Настоящего мяса?

– Да. Я же знаю, к чему ты приучила свой желудок. Вся эта рыба на пару и тушеная курица… Именно поэтому ты ощущаешь подавленность. Хороший стейк или кусок оленины вернут тебя к жизни. Кстати, я слышала, что в этом случае хорошо помогает мясо страуса. В нем мало жира, но готовить его надо уметь. Тебе необходимо железо.

Я почувствовала, что мне хочется одновременно и смеяться, и плакать. Взглянув на Хелен, я это поняла. И она тоже поняла это. И мне было радостно от того, что, глядя не отрываясь друг на друга, мы с ней не чувствовали необходимости во всеуслышание кричать о том, насколько важен для нас этот момент.

– Я не ем страусов, Хелен.

В недалеком прошлом

Эмма смотрела на фотографию, сделанную во Франции. Тео лучезарно улыбается на фоне яхт в марине [68] Стоянка для яхт. , находившейся минутах в пятнадцати от дома ее матери.

Фото висело на доске на кухне, держась с помощью магнита в форме звезды, и женщина переводила взгляд с этой желтой звезды на коричневые доски, которыми было забито кухонное окно. Натан договорился с кем-то, так что скоро должны прийти и вставить стекло. Какой-то разнорабочий, которого он знал по пабу.

Мысли о Натане вызвали у Эммы уже привычные противоречивые ощущения. Он становился слишком прилипчивым. Это был один из периодов цикла, к которому она уже давно привыкла. Натан постоянно говорил ей, какая она необыкновенная. И насколько ему нравится то, как она удивительно спокойно относится к Тео, – никакого чрезмерного опекунства. «Никакого сюсюканья, как у других женщин. Я не шучу. Ты совсем не похожа на других, Эмма…»

И пока самой Эмме их отношения понемногу начинали надоедать – как в постели, так и вне ее, – он, напротив, с каждым днем увлекался ею всё сильнее. Постоянно висел с ней на телефоне…

Именно от Натана она узнавала все последние сплетни в Тэдбери. Именно его выводило из себя, что полиция не только копалась в ее финансах, но и, по-видимому, интересовалась тем, как она проводила время во Франции. Говоря об этом, он кипел от возмущения («У нас здесь что, полицейское государство?»), и Эмме приходилось изо всех сил скрывать охватывавшую ее панику, вместо того чтобы просто успокоить любопытство Натана по поводу Франции, как она это сделала в случае с Софи. Рассказав ему лишь самое главное. О раке матери. Об их непростых взаимоотношениях…

Эмма протянула руку и сняла фото с доски. С момента провала затеи с детским садом и последовавшей за ним ссоры по поводу фото в ее телефоне Тео не сказал ей ни слова. Более того, он вообще ни с кем не говорил, за исключением Бена, да и с тем только изредка обменивался парой слов. Наказание молчанием.

Эмму это не слишком волновало, но другие люди начинали почем зря возникать по этому поводу. Натан требовал обратиться к доктору, что, естественно, было исключено.

Анкеты. Вопросы.

«Нет».

Эмма внимательнее присмотрелась к фотографии, которую теперь держала в руках. Она хорошо помнила тот день, когда сделала ее. Тео настаивал на том, чтобы его сфотографировали на фоне яхты с желтыми и белыми парусами, и в конце концов она сдалась, потому что люди стали обращать на них внимание. Небольшая группа туристов ждала, чтобы сделать свои собственные фото. Тео любил эту яхту, потому что ее владелец прикрепил в качестве талисмана плюшевого мишку на штурвал. Его было видно через переднее стекло кабины. Тео нравилось думать, что яхтой управляет медвежонок.

Они с сыном посещали марину каждый день после ланча, пока сиделка охраняла послеполуденный сон ее матери. Эмма вспомнила приступ паники, который почувствовала, прибыв во Францию, – впервые оказавшись с Тео один на один после полутора лет, проведенных им с няней Люси.

А еще Эмма помнила то сильнейшее смятение, которое охватило ее, когда она узнала, что мать больна раком. Подруга матери позвонила ей в Манчестер. Одному богу известно, где она отыскала телефон Эммы. Может быть, в вещах матери?

«Забудь о прошлом, Эмма, и отправляйся во Францию, пока еще не слишком поздно. Ты меня слышишь? У нее больше никого нет, а между вами остались нерешенные проблемы».

Эмма не видела мать с момента похорон бабушки, когда обе они стояли вызывающе далеко друг от друга перед крохотной церквушкой в Кенте. Рядом расположились небольшая группа рабочих с фермы и с десяток цыган, болтавших и куривших в ожидании катафалка с телом.

Всё было организовано Эммой так, чтобы как можно сильнее досадить матери, включая большую корзину с яблоками на крышке гроба, – она вызвала слезы у тех, кто знал любовь бабушки к садам Кента, тогда как ее мать только слегка покачала головой, словно была окончательно добита этим прощальным «пальцем», продемонстрированным всем собравшимся [69] В данном случае имеется в виду средний палец, или «фак» (от англ. fuck) – неприличный жест, который служит прямым оскорблением или грубым требованием оставить в покое, «отвязаться». .

История отношений ее матери с бабушкой была так же хорошо задокументирована, как и спорна. Эмма отдавала предпочтение версии бабушки, и не в последнюю очередь потому, что версия эта больше соответствовала беспорядочной жизни, которую та вела.

С возрастом Эмме стали доступны только отдельные части головоломки, которую представляла собой необычная история ее семьи. Версия Клэр, ее матери, рассказывала о суровом и тяжелом детстве, проведенном в традиционном цыганском таборе. Бабушка Эммы, Дотия, выглядела настоящей злодейкой – упрямой и зашоренной цыганкой, которая слишком боялась влияния внешнего мира, чтобы разрешить своей дочери посещать школу.

Мать Эммы рассказывала ей, как умоляла отпустить ее в школу, потому что устала от издевательств gorgios – нецыганских детей – над ее безграмотностью. Она поведала о том, как однажды стояла перед магазином, торгующим сладостями, и ждала его открытия, когда на нее налетела группа хохочущих мальчишек. Только потом она узнала, что на двери висело объявление «Сегодня магазин не работает», которое она не смогла прочесть.

Клэр утверждала, что отношения с матерью полностью разладились после того, как ее отец погиб в дорожной аварии. Вместе с еще несколькими цыганскими семьями они продолжали бродить по Кенту, перебиваясь сезонной работой, но, несмотря на частые визиты в табор представителей местных властей, ей так и не разрешили пойти в школу.