Тереза Дрисколл - Это не сон [litres]

Эмму очень волновала перспектива потерять бесплатную няньку, и она старалась сделать всё, что было в ее силах, но назначенные встречи с врачами очень удачно «забывались», поэтому Эмма была совершенно опустошена, когда узнала, что Дотия умерла от диабетической комы и ее тело пролежало в холодной кибитке, никем не замеченное, в течение сорока восьми часов.

Что же она теперь будет делать с Тео?

Из забитого досками окна поддувало, поэтому Эмма, спрятав фото с яхтой в карман, проверила сначала, который час, а потом изучила свое лицо в зеркале на противоположной стене.

В том, как развивались события, ее вины не было. Во всем виновата ее мать. Эмма посмотрела себе в глаза и почувствовала знакомое стеснение в груди, когда вспомнила последний звонок своего адвоката.

А вдруг в Тэдбери всё пойдет не так, как она надеялась? Что ж, винить в этом надо будет не ее…

Сегодня, 19.05

– Это ваш единственный ребенок или есть еще? – Доктор, подавшись вперед, повторяет вопрос. Его жена все еще находится в буфете.

Я отворачиваюсь от неясных очертаний полей, проносящихся за окном, потому что надо наконец ответить ему, и стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно:

– Он – единственный.

Доктор улыбается, и я опять отворачиваюсь, потому что не хочу, чтобы он слишком многое понял по выражению моего лица, – ведь сейчас я опять думаю об основной причине всего происходящего, о том, как я наслаждалась, наблюдая за ними летом. За Беном и Тео. Как здорово чувствовал себя Бен – в компании, и дома, и на прогулках…

Однажды утром Эмма позвонила мне с жуткой мигренью, и я взяла Тео на весь день. Мальчики устроили походный лагерь под кроватью Бена – с подушками, спальными мешками и походной едой, – а позже мы с ними поехали в зоопарк. Я была в шоке, когда узнала, что Тео никогда до этого не был в зоопарке. Сначала он немного нервничал, а потом восхищался всем вокруг, особенно обезьянами, и, к моему большому удивлению, зоной пустынь. Я тогда каждому из них купила по игрушечной обезьяне в качестве награды за хорошее поведение – черно-белую для Тео и разноцветную для Бена. Когда мы возвращались домой, я думала, что Тео начнет ныть о маме, возможно, волнуясь о том, как она себя чувствует… Ловлю себя на том, что хмурюсь, вспоминая очень странную вещь, сказанную им тогда. Я спросила, куда бы он хотел отправиться в путешествие, если б у него была возможность выбора. Тео назвал Криптон [70] Вымышленная планета, которая появляется в комиксах, опубликованных «DC Comics», и является родной планетой Супермена. , отчего я улыбнулась – Тео всегда был большим поклонником Супермена. Но потом он добавил нечто действительно странное: «Я хочу на Криптон, чтобы там починили мою мамочку».

– Что ты сказал? Ах да, ее головная боль… Не волнуйся об этом, Тео. Боль скоро пройдет, обещаю.

– Нет, я не про головную боль.

Он посмотрел мне прямо в лицо, словно я должна была понять что-то очень важное. На какое-то мгновение превратился в неподвижную статую, а потом наклонился вперед, еще ближе к моему лицу, и широко раскрыл глаза, будто спрашивал меня о чем-то. Да. Ситуация выглядела так, как будто между нами возникла особенная связь, которую я должна была почувствовать. Но все дело было в том, что я абсолютно не понимала, какого черта это всё значит и что я должна сказать.

Поэтому я просто улыбнулась – что, как я теперь понимаю, было совершенно неправильно, потому что Тео сильно опечалился и убежал в маленький лагерь под кроватью Бена.

В недалеком прошлом

Марк знал, что иногда ездит слишком быстро. Так было и сейчас. «Только не гони», – говорила ему Софи каждую неделю, когда он звонил ей и сообщал, что направляется в Девон.

Быстрая езда была не только необходимым злом в нелепых ночных попытках избавиться от этой географической западни («Где-где вы живете?»), но и удовольствием, которое давало ему возможность думать и строить планы. А еще это была возможность послушать любимую музыку (Софи ее ненавидела) на такой громкости, которую жена, вкупе с этой скоростью, находила просто безответственной.

На этой неделе Марк очень много ездил – и у него была возможность всё обдумать. Он почувствовал, как его руки сжали руль – так, что побелели косточки, – когда в голове у него возникла самая последняя фотография Джил и Энтони, размещенная в местной газете. А потом ему в голову пришли последние новости от Малкольма, касающиеся денег: «Недостаточно, Марк. Недостаточно».

Ладно, значит, ему придется схитрить. Он нашел два дома в Суррее, которые сдавали в аренду с опцией последующей покупки. Отлично.

Марк взглянул на часы и перевел взгляд на пассажирское сиденье, на котором была разложена информация от агента по недвижимости, чтобы прочитать адреса. Позже он воспользуется навигатором, чтобы не терять время, а сейчас собирается навестить свою маму. Это было одно из немногих преимуществ раздельного проживания – он мог заезжать к ней без того напряга, который вызывало присутствие Софи.

Марк всегда был близок с матерью, а после смерти отца старался не спускать с нее глаз. Софи – и здесь надо отдать ей должное – много раз пыталась наладить отношения с его семьей, но между ними существовало прискорбное подспудное трение, возникшее в период ее депрессии, которое никакое время не могло излечить. Мать Марка, к его большому удивлению, приняла устаревшую и, честно говоря, безжалостную точку зрения на состояние своей невестки – она была представительницей поколения, главным для которого было «держать себя в руках». Марк изо всех сил старался смягчить это ее отношение, особенно после того, как был наконец поставлен окончательный диагноз послеродовой депрессии. Но мама видела лишь мучения своего собственного дитя в те страшные недели, когда Марк пытался одновременно заниматься делами, нянчить младенца и заботиться о жене, которая находилась в каком-то зазеркалье.

– Ма, Софи в этом не виновата. Это болезнь.

– Конечно, болезнь. С новорожденными всегда непросто. Но в наши дни мы как-то с этим справлялись…

Однако, несмотря на все эти серьезные трения в прошлом, Марк любил свою маму и не мог отрицать удовольствия, которое доставляли ему эти поездки в детство в одиночестве, особенно теперь, когда его бабушка переехала жить к дочери. Это была худая, крепкая женщина с копной густых седых волос и с удивительно гладкой кожей, эксцентричность которой соответствовала ее святому неведению о том, насколько ухудшается ее умственное состояние. Деменция одарила ее зубодробительной смесью острого юмора и наблюдательности во всём, что касалось событий давно минувших дней, – и полной, а иногда даже комичной, неспособностью разобраться в том, что произошло всего несколько минут назад.