Джеймс Деларджи - 55 [litres]

Слушание в магистратском суде назначили на следующее утро, выписав повестки на имя Гэбриэла Джонсона и Хита Дэвида Баруэлла.

Чендлер почти не сомневался, что Митч заставит его сидеть в участке и не отпустит к детям (Тери это было бы только на руку), однако тот с головой погрузился в заполнение обвинительных актов, и сержант ушел домой.

Сара не желала отлипать от телефона, и Чендлер отправился с Джаспером в гараж, чтобы достать карт. Поставив его на подъездную дорожку, Чендлер заметил, что задняя ось за зиму разболталась и ее следует заменить. Джаспер, однако, не хотел ждать ремонта, раз кататься все равно можно. Запрыгнув на пластиковое сиденье, которое они безжалостно выковыряли из старой коляски, сын потребовал, чтобы папа покатал его по двору. Чендлер вспомнил, как сам в молодости гонял на мотоцикле, точно так же пренебрегая безопасностью. По этой же причине Джаспер вечно ходил в ссадинах и ушибах; дедушка с бабушкой в силу возраста догоняли его, когда уже все случилось. На торчавших из шорт цвета хаки угловатых коленках живого места не было от царапин и шрамов, будто мальчишку протащили сквозь заросли колючек, и причем не раз. Какой-нибудь судья счел бы это веским доводом не в пользу отца, однако Чендлер был готов возразить, что невозможно присматривать за детьми круглосуточно. Боль и слезы – неотъемлемые атрибуты взросления, к тому же развлечений у Джаспера куда больше: тут ему и приключения, и крепости, и трюки, и полицейские, и грабители… А теперь – еще и убийцы.

После милого ужина в кругу семьи Чендлер отвел Джаспера в спальню и начал читать ему сказку на ночь – фантастический рассказ про роботов, космические корабли и далекую планету, где все было съедобным, а вместо воды текла газировка. Сюжет до боли напоминал детский стишок, но Чендлер так и не смог вспомнить какой. Не успел он дочитать до второй страницы, как Джаспер, утомленный вечерними приключениями, уснул.

Следующей на очереди была Сара. Она лежала в кровати, уткнувшись носом в телефон. Помешкав, Чендлер вошел к ней, ожидая неприятных вопросов. Дочка молчала, и он осторожно спросил:

– Как прошел день, милая?

Сара неразборчиво пробурчала в ответ. Хороший или дурной знак: неясно.

– Что-нибудь интересное?

– Исповеди так и не было.

– Знаю. Прости. Дело в том, что…

– Софи говорит, произошло убийство, а вы задержали преступника. Даже двух.

Вот тебе и предосторожности.

– Кхм… Да, у нас сейчас идет расследование.

– Пап, я не маленькая, говори как есть.

– Извини, не могу. Даже если это правда.

– Значит, это правда?

– Ни о чем не волнуйся, у нас все под контролем.

– Тогда зачем вы – они – отменили первую исповедь?

– Нужно время, чтобы со всем разобраться. Но, думаю, скоро все будет. Еще пару-тройку дней потерпи.

– Угу.

Чендлер не различил в дочкином голосе ни радости, ни разочарования, однако тему решил развить:

– Хочешь, порепетируем?

– Не надо. Я все выучила.

– Помнишь, что надо говорить?

– Да.

– Уже знаешь, в каких грехах будешь сознаваться?

Сара кивнула.

– В каких?

– Не скажу, ты что! – Она потрясенно выпучила глаза.

Чендлер притворился встревоженным.

– Все настолько плохо? Мне вызвать Джима или Таню, чтобы записали признание?

– Не-е-ет! – протянула Сара сквозь смех.

– Тогда почему не хочешь говорить?

– Это секрет, – сказала она, потом подняла на Чендлера свои крупные карие глаза. – А давай ты расскажешь, в чем исповедовался в первый раз. Тогда и я расскажу.

Чендлер замялся. Он не помнил, в чем тогда нагрешил. Наверняка какая-нибудь ерунда, но для него, одиннадцатилетнего, это было чем-то серьезным. Случись ему исповедоваться сейчас, он бы не раздумывал. Он бы просил прощения у тех, кого подвел. У Тери… У Сары… У Джаспера… У Мартина.

Чендлер коснулся губами дочкиного лба. Она отмахнулась и сказала, что хочет спать.

Родители все еще сидели в гостиной и смотрели какое-то игровое шоу (Чендлер не помнил, на что мама подсела в последнее время): музыка, свет, возбужденные игроки. Вся семья в сборе, и все хорошо.

Тут в дверь постучали.

– Сиди, – сказал Чендлер, увидев, как мама пытается выбраться с дивана, и пошел открывать сам. Не зря.

На крыльце, обхватив столб, стоял потасканный Митч. Давешний костюм криво сидел на плечах, как потерявшие равновесие весы правосудия, мятая рубашка торчала из брюк.

– Эй, Митч, ты чего тут забыл?

– Во, Митч! – Тот взмахнул полупустой и – судя по форме и толщине стекла – очень дорогой бутылкой с темным содержимым, скорее всего бурбоном. – Не «инспектор», нет?

– Чего надо?

– Вот, принес выпить. В качестве извинения.

Он говорил громко. Был пьян, хоть и пытался это скрывать – правда, безуспешно.

– Извинения? За что?

Вообще Чендлер был бы не прочь вспомнить старые деньки – в юности они частенько выпивали здесь, на крыльце, – однако нынешнее поведение Митча выглядело издевательством над прошлым.

– Мы как-то с тобой не поладили.

Чендлер вздохнул.

– Послушай, Митч, мне, конечно, приятно, но уже поздно, а я и так мало времени провожу с детьми. Только тебя пьяного тут не хватало.

– Я не пьян! – повысил голос Митч.

Чендлер прикрыл за собой дверь.

– Слушай, иди отсюда, а? У меня – у нас – завтра дела. Джасперу – вставать в школу, Саре – готовиться к первой исповеди. Мне – думать, как не дать бывшей жене увести моих детей.

Вышло грубовато, но Чендлеру понравилось.

– Да будет тебе! – развел руками Митч. – Тут же ничего личного.

– Как ничего личного?! – выпалил Чендлер и оглянулся через плечо, не подслушивает ли мать. – Как вы… когда вы придумали лишить меня моих детей?

Митч замотал головой, одновременно покачивая всем корпусом.

– Я тут ни при чем. Эта мысль пришла ей в голову еще до того, как мы сошлись.

– Все, Митч, уйди. Ты пьян.

Но Митч уходить не собирался.

– А знаешь почему? Потому что тут нечего делать. Она не хочет, чтобы дети выросли таким же быдлом, как и их папаша.

Чендлер зло посмотрел на бывшего друга.

– Давай, обзывайся. Я хотя бы веду себя как человек, а не паразитирую на чужом горе, лишь бы обо мне говорили.

– Господи, Чендлер, в каком веке ты живешь?! Сейчас нельзя избегать публичности. Пиар – это все. Ловишь преступников – про тебя пишут в газетах; про тебя пишут в газетах – тебе дают деньги. У меня был выбор: либо работать достойно, либо пустить все под откос. Я выбрал первое. – Он сощурился и покрепче вцепился в столб. – Ты что, завидуешь?

– Завидую?

– Да, тому, что я с Тери, а ты так и остался в одиночестве. Ничего, выбор тут небогатый, и на тебя какая-нибудь старая дева сыщется.

Митч посмеялся своей шутке, а у Чендлера кончилось терпение.