Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

Действительно, катался он много, прежде всего потому, что ему нравилось ощущение абсолютной американской свободы, а также чтобы держаться подальше от Карсон Миллса – зимой он понял, что больше не может спокойно жить дома и если он хочет продолжать свои ночные прогулки, чтобы подсматривать за жизнью людей, ему надо делать это там, где его никто не знает.

С июля по октябрь Йон исколесил почти все возможные дороги южной части Канзаса, побывал в Оклахоме, а однажды даже доехал до северной окраины Техаса, до Перритона, который показался ему весьма интересным, особенно жизнь семей, обитавших в передвижных домах за городской чертой. Он впервые видел трейлеры, превращенные в жилища, и у всех у них были широкие окна, позволявшие без труда наблюдать за их обитателями, удобно устроившись в «Плимуте» с потушенными фарами. Ему случилось даже увидеть женщину с обнаженной грудью, а однажды он наблюдал за любовной парочкой. Они сношались на тонкой крышке стола и пыхтели словно две дворняги.

В этот период Йон больше прислушивался к голосу асфальта, чем холодильных камер, и на работе в мясном отделе халтурил все больше и больше, и в конце концов потерял работу. Поначалу для снятия напряжения ему хватало отбивки мяса, но в какой-то момент он почувствовал, что управлять машиной все же лучше и гораздо менее утомительно. Но недели шли, и он ощутил давление, поднимавшееся одновременно с пробуждением куколок бабочек внизу живота. Каждый день, когда он клал руки на белый пластик руля своего «Бельведера», он чувствовал, как бабочки просыпаются, и каждый раз их становится все больше, и порхают они еще быстрее, чем накануне. Однако он не забывал взгляд шерифа. Старый хрен с его густыми усами, извивавшимися на губе словно гусеница на солнце, не пугал его, однако Йон знал, что шериф не прост, и при малейшей оплошности он его прижмет. Поэтому мальчик сдерживался изо всех сил, довольствуясь вождением и подглядыванием. А когда понял, что больше не может сдерживать напряжение, то позаботился о том, чтобы приступ произошел как можно дальше, в другом округе, даже в другом штате.

Верный своим принципам, он взял с собой мак: оставил его на кровати несчастной блондинки, от которой исходил сильный аромат и которая плакала все время, пока Йон в нее изливался. По правде говоря, она не заслужила своего мака, равно как и те, кто были до нее: ее цветок не был красным, оттуда не вытекла кровь, что сильно разочаровало Йона, и тем не менее он все же не удержался и отметился, оставив свой подарочек, аккуратно сорванный накануне. Он не знал, почему он оставлял цветок каждый раз, разве что как напоминание о том превосходном вечере, когда он взял Ханну по дороге на ферму и она обильно пролила на него кровь. Какое это было упоение. Какая покорность его мужскому естеству. Его власти. До крови! Тогда он впервые ощутил всеобъемлющее наслаждение, самое прекрасное, самое чистое. Он больше никогда не встречал такого зада, как у своей тетки. Во всем виноват дьявол, это он раскалил ее киску. И напрасно Йон вел тщательный поиск, таких жарких он не встретил нигде: во всех округах, прилегающих к Карсон Миллсу, и за их пределами он находил лишь тоскливые стаканчики для спермы, которые он с хриплыми воплями наполнял, испытывая механический оргазм и все большее разочарование из-за отсутствия лирического настроения. Он прекрасно это понимал, отчего и становился еще более жестоким. Блондинку из трейлера, которая плохо пахла, он жестоко избил. Сначала чтобы заставить ее заткнуться, потом во время акта, потому что она не старалась, и после, когда уходил, так как был недоволен ее влагалищем, слишком, как ему казалось, широким. Йон боялся раскиснуть из-за провалов, а главное, не хотел кончить как его дед, чье сердце сморщилось, словно слива на жарком солнце. Если он не может найти киску, достойную адского пламени, значит, он должен излечиться от своей одержимости. А для этого он видел только один способ: заставить себя держаться в рамках. Найти девушку, настоящую, достойную его, жениться на ней, создать семью и навсегда забыть то, что останется великим моментом его юности. Ведь это все было лишь игрой воображения, неудовлетворенными потребностями подростка?

На исходе лета Йон принял решение. Он готов стать солидным мужчиной. Оставалось только найти женщину, которая помогла бы ему состояться.

Следующие четыре года Йон Петерсен избегал неприятностей, по крайней мере с маковыми девушками, хотя в остальном он отнюдь не превратился в образец добродетели. Он нашел работу в Вичите, ему нужен был свежий воздух, простор, а главное, безвестность, и поэтому он стал служащим в промышленной прачечной. Возможно, он бессознательно хотел отмыться от своих эротических фантазий, и это неплохо работало. Когда он понимал, что давление вот-вот вырвется наружу, он ехал к вокзалу и снимал проститутку, одну из тех, что в поисках клиентов ошивались в прокуренных барах. Чаще всего он даже не удосуживался отвести девушку в номер дешевой гостиницы, его вполне устраивало сиденье собственной машины, он засаживал свое сливное устройство в рот и давил им на затылок до тех пор, пока проститутка не начинала задыхаться от забивавшего все горло сока. Чтобы они закрывали глаза на его жестокое обращение, приходилось увеличивать счет на несколько долларов, но Йон быстро научился выбирать подходящих ему девиц: самых отчаявшихся, зачастую самых молодых, наркоманок с блуждающим взглядом, готовых на все, лишь бы получить деньги на дозу. Когда он всаживал свой член им в глотку, они задыхались – сперма текла прямо в горло, но они молча терпели. В этом и была разница между людьми и отбросами общества, не имевшими даже чувства собственного достоинства, чтобы протестовать.

Ничего хорошего в таком образе жизни не было, разве что Йон не подвергал себя риску угодить в тюрьму, и какое-то время он так и перебивался. Он попытался снять жилье в Вичите, сырую квартиру на берегу реки Арканзас, но шум, тесное соседство с семьями эмигрантов из Европы и та сумма, в которую оно обходилось, заставили его вернуться к Ингмару и тетке Ракель. Каждое утро путь в прачечную занимал немногим менее часа, и столько же поездка домой вечером, но ему нравилось водить машину, так что дорога ему не досаждала, а галлон бензина в то время стоил меньше, чем галлон молока.

По вечерам Йон пропускал стаканчик в каком-нибудь баре, где чувствовал себя не лучшим образом: он считал, что город обостряет ощущение одиночества, и все эти люди, все эти залитые светом места лишь еще больше подчеркивали, что любой из посетителей был никем и ничего не имел; тамошние завсегдатаи обладали столь малой частью общественного пирога, что больше всего походили на голодных нищих, заброшенных в продуктовый магазин без единого доллара в кармане. Но если желудок Йона исправно получал пищу, то этого нельзя было сказать о его душе. Поэтому он шел прямиком в бар, подходил к стойке и, желая избежать слепящего света этой цивилизации из папье-маше, начинал искать затенения в алкогольных парах нескольких стаканов пива и уверенно заканчивал в потемках неумеренности. В лучшие дни такие вылазки не раз заканчивались потасовками, пьяный он становился еще злее, и последствия бывали налицо. Несколько раз Йон просыпался в участке, пропуская, соответственно, работу в прачечной, но так как работал он хорошо, его начальник ограничивался тем, что удерживал несколько долларов из его еженедельного заработка и отчитывал его для проформы.