Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

Джойс поведала Йону, что пока она росла в Миссисипи, никогда не думала, что мир может быть таким жестоким, а все мужчины такими озабоченными, ибо почти все, кого она знала, пытались овладеть ею силой. Она же вовсе не так представляла себе влюбленность, и ее постигло очень сильное разочарование, но она каждое утро старается выбросить из головы мечты маленькой простодушной девочки, и, принимая предложенное Йоном за стойкой прачечной-бара пиво, она с гордостью заявила, что жизнь в большом городе закалила ее характер и нрав и ее не так легко довести до слез, как раньше, что произвело на внука фермера Йона Петерсена огромное впечатление. Может быть, в глубине души, там, где хранятся наши самые приятные детские воспоминания, обитало еще немного надежды, последняя струна романтизма, которую у него не хватило духа оборвать.

Вот уже несколько месяцев, как Джойс устроилась на работу продавщицей в бельевом отделе магазина Генри и снимала крохотную меблированную квартирку в восточном квартале. Это не панацея, но впервые за два года у нее появилась хотя бы какая-то стабильность, крыша над головой и возможность каждый день платить за еду. В заключение она призналась Йону, что после расставания с Кандис чувствует себя ужасно одинокой. Она говорила с тягучим южным акцентом, чем окончательно очаровала Йона.

Через три недели после их встречи он попросил ее руки, и они сочетались браком в Вичите, в лютеранской церкви Реформации, на углу Келлог Драйв и Мишн Роуд. Йон отказался торжественно отмечать их союз в Карсон Миллсе, ему не нравилась мысль, что разносчики сплетен и другие остряки, которых он знал с детства, могли заявиться к нему на свадьбу. Присутствовали Ингмар и Ракель. Ханну пригласили, но, к великому сожалению Йона, она не появилась, а так как Джойс не имела никаких предубеждений против лютеран (она вообще не имела предрассудков относительно религии: Бог всегда был Богом, как бы его ни толковали, но она остерегалась распространяться на эту тему), ее тут же приняли в семью.

Два года Йон жил вместе с женой в Вичите, и все это время любви, которую он питал к ней, хватало, чтобы делать его счастливым. Словно ее присутствие направляло давление в нужную сторону, и, еще лучше, словно того, что она давала ему, хватало, чтобы заполнить место в его голове. Однако ангелом Йон не стал, и Джойс научилась остерегаться его по вечерам, когда у того портилось настроение. Нежного мужа из него не получилось, он часто бывал с ней груб, а когда нервничал, отпускал в ее адрес колкости и щипал до крови, хотя она была ни при чем, и с течением времени жестокости в их отношениях становилось все больше. Но он придавал Джойс ощущение надежности, казался человеком, на которого она могла опереться. С Йоном она чувствовала, что с ней больше ничего не может случиться, он защищал ее от нападений извне.

Все изменилось следующей весной, когда Йон ехал в Карсон Миллс к своему заболевшему деду. Он двигался вдоль нескончаемого поля, заросшего высокой изумрудной травой, расцвеченного там и здесь вкраплениями золота и ляпис-лазури. Затем появился другой цвет. Когда Йон впервые увидел их после долгой разлуки, он почувствовал мурашки внизу живота. Бабочки с трудом отрывали свои крылышки от его внутренних стенок, словно пытались отклеиться от жвачки, и, как только им это удавалось, они тотчас начинали бешено трепетать крыльями, восполняя упущенное.

Да вот же они! Огромные, роскошные маки, распустившись, танцевали на теплом майском ветру…

В том году (Йону тогда исполнилось двадцать два) на протяжении всего мая нечто из прошлого медленно поднималось на поверхность. Это было похоже на прозрачную воду, куда внезапно хлынуло горячее течение, поднимая ил и взбаламучивая всю реку. По мере того, как осадок самых мрачных эротических фантазий постепенно всколыхнул все его мысли, Йон неотвратимо менялся, прислушиваясь к шепоту своих демонов. Жена заметила, что он стал сварливее, чем обычно, а когда ей приходилось выдерживать бешеные наскоки его безжалостных чресел, она кусала подушку и молилась, чтобы все поскорее закончилось. Раз уж мужчины в этом мире существуют только для того, чтобы насиловать ее, в такие немилосердные минуты приходится смиряться; этот, по крайней мере, ее муж. Но хотя Йон изливался в Джойс с яростью бешеной собаки, ему все равно казалось, что он превратился в переполненную бутыль. Он ощущал, как неделя за неделей наполняется чем-то неведомым, и его сосуд становится слишком тесным, чтобы это удержать. В нем скопилось слишком много вещества, его собственная материя пульсировала в висках по нескольку раз в день, ему было жарко, слишком жарко, он ни с того ни с сего покрывался потом, раздражался по пустякам, и вот-вот мог произойти взрыв.

Однажды июньским утром Бумер Джексон, один из управляющих персоналом прачечной, представил Йона рыжей девице лет, самое большее, шестнадцати, у которой, как Йон сразу заметил, малый возраст искупала величина груди. Бекки (по крайней мере именно это имя назвал Йон, когда рассказывал мне этот случай из его жизни, но я уверен, он его придумал, потому что не смог припомнить настоящее). Так вот, Бекки только что обосновалась в городе, и ей срочно нужна была работа, чтобы не очутиться на улице. Мистер Кендал, владелец, всегда готовый вытащить из канавы тех, кто рад потеть вместо него, тотчас же ее нанял. Глядя на малышку Бекки, ее большие груди и неприступный вид, Йон догадался, что она получила место, начиняя свое брюхо соком начальника. Как одному из лучших работников, Бумер велел Йону взять девицу под свое крыло и научить азам ремесла. Был субботний день, залы прачечной наполовину пустовали, машины крутились, стирая белье из гостиниц, работавших без выходных, но это практически все, и большая часть рядов вибрировала только от гудения пузатых барабанов и плеска пенящейся воды. Весь день Йон знал, что должно произойти. Это было совершенно очевидно. Для него приготовили подарок дьявола, чтобы он ожил, выбросил то, чем переполнен и что сводило его с ума и вызывало ужасные головные боли. Бекки кивала, внимательно оглядывая помещение, которое показывал ей Йон. Когда она наклонилась, чтобы подхватить пакет с бельем, серая бесформенная блузка не выдержала, и ее огромная грудь выкатилась как у блистательной маркизы с киноафиши с расписанием показов.

Сеанс состоялся где-то после полудня, когда солнце в ангаре жарило так, что все работники погрузились в потное оцепенение. Йон хотел показать Бекки, как белье гладится в гладильных каландрах, но в зале стояли такая страшная жара и сырость, что они очень быстро обошли его. Он повел ее к сушилкам, и когда она прошла вперед, намеренно задев его грудью, Йон толкнул ее в чан с чистым бельем. Бекки настолько удивилась, что даже не закричала, хотя, скорее всего, при рокочущих машинах крик никто бы не услышал. Йон разорвал на ней блузку и всем своим весом придавил несчастную. Она не успела сообразить, что с ней произошло, как он проник в нее с такой силой, с какой всаживают нож в спину злейшего врага. Этим полднем, в прачечной, Йон освободился от части зловонной материи, постоянно напоминавшей о себе, и река его мысли снова стала прозрачной.