Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Фотография — секундное отражение прошлого. Нажал кнопочку и ты в истории — буднично и никакой романтики. А прежде — событие, которое если и можно с чем сравнить, так только с праздником. И фотограф — если не маг и волшебник, посвященный в некую тайну, то личность уважаемая и творческая. В его власти придать вам больше выразительности, нежели есть на самом деле, сделать мужчину — мужественным, а женщину — загадочной и прекрасной. И говорили прежде не «снимок» или «фото», а портрет, что подразумевает художественный подход мастера, способного перенести на бумагу внутренний мир героя. Никакой оговорки, каждая работа — небольшое произведение исскуства, дилетантов и ремесленников среди фотографов прежде не было.

Виталий Борисович почувствовал сразу — перед ним портрет. Потемневший от времени, немного мятый, но портрет. Взгляд в прошлое и такой же ответ. Они смотрели друг на друга: Виталий Борисович и Ефим Пафнутьевич. И если товарищ Шумный видел только серьезного мужчину в кожаной тужурке, ушастых галифе и блестящих сапогах, то товарищ Сидорчук смотрел сквозь своего коллегу холодным и пронзительным взглядом. По всей видимости, он не замечал не только Виталия Борисовича, но и всех остальных, включая фотографа. Неожиданно родилась мысль, как бедный фотограф не только выдержал взгляд, от которого поползли мурашки, но и смог передать его бумаге — еще более равнодушной и холодной субстанции?

— Вот ты, значит, какой! — неожиданно для себя произнес Виталий Борисович, — гость из прошлого.

Ефим Пафнутьевич не ответил, однако и взгляда не отвел — словно собирался пробурить в голове у товарища Шумного дырку. Если на фото остался столь проницательный взгляд, что тогда говорить о том, кем в действительности был Сидорчук. Можно только представить, какие минуты пережил бедный фотограф, настраивая камеру и глядя в объектив — не позавидуешь.

Горелик, как всегда, не спешил открывать дверь, однако и Виталий Борисович не собирался сдаваться — безжалостно крутил древний звонок. Не открывает! Глянул в пролет, и едва не закружилась голова — высоко!

Вновь подошел к двери и прислушался. Тихо. Но за тишиной кто-то явно присутствовал. Этот кто-то стоял и слушал, как слушает Виталий Борисович!

Толкнул дверь — открылась. Нехотя отползла, обозначив крохотную щель, куда если и поместится, так только такой же крохотный взгляд — не более. В следующее мгновение Виталий Борисович ойкнул — издал и вовсе нехарактерный для себя звук — то ли от удивления, то ли от неожиданности. Глаза! Из темноты на него смотрели два крошечных огонька.

— Алексей Митрофанович?

Огоньки вспыхнули, как угольки в ночи, и стали набирать силу — из зеленых превратились в бледно-желтые. И еще Виталий Борисович почувствовал дыхание — так скрипят дряхлые легкие или подол женского платья.

— Это вы?

Товарищ Шумный на сей раз вздрогнул — вопрос прозвучал над самым ухом, если не в голове.

Горелик стоял рядом и тяжело дышал. Только стоял он позади, не в квартире, а на лестничной площадке. Стоял и тяжело дышал.

Виталий Борисович возможно впервые за многие годы растерялся и не знал, что ответить.

— А дверь кто открыл? — спросил Алексей Митрофанович и подозрительно уставился на милиционера.

— Сама открылась.

— Сама?

— Я только толкнул, она и открылась.

— Странно, — произнес Горелик, — я помню, как ее закрывал. Или закрывал я ее вчера? Нет, вчера я не мог ее закрывать, вчера я никуда не выходил.

— Там кто-то есть, — мотнув головой, сказал Виталий Борисович, — в вашей квартире кто-то есть. Я видел.

— Что вы видели?

— Не знаю что или кто, но в вашей квартире кто-то есть.

— Что вы видели? — повторил математик.

— Огоньки. Два зеленых огонька.

— А почему зеленые? Зелеными огоньки не бывают. Зелеными бывают глаза у кошки, но у меня нет кошки!

— Грабители?

Рука привычным движением полезла под плащ, другая зависла в воздухе, подавая математику знак оставаться на месте. Со скорость курьерского поезда пронесли в голове мысли. Дверь отлетела в сторону, а Виталий Борисович внутрь. Щелкнул выключатель, и забилось сердечко — никого! Еще один бросок по длинному темному коридору и вновь ни души!

— Оставайтесь на месте, — крикнул товарищ Шумный и перевел дыхание, — куда же он делся?

Следующий бросок уже в другую комнату не удался — Виталий Борисович полетел на пол, выругался, а затем раздался оглушительный взрыв. Хотя стрелять он не собирался — пистолет выстрелил самостоятельно. Однако и схватки не произошло, да и глупо сражаться со старым стулом, через который оперативник полетел. В воздухе противно запахло. Это в лесу на свежем воздухе в ранние утренние часы приятно пахнет порохом, а в квартире — противно. В квартире не должно пахнуть порохом.

— Дурак, — сказал Виталий Борисович и огляделся. Сидел он на полу, в руке пистолет, в носу неприятно пощипывало. Поднялся, слегка прихрамывая, подошел к стене и еще раз выругался — более выразительно и грязно.

Портрет, что висел напротив, смотрел на него с осуждением и немым укором. Смотрел… одним глазом, второй Виталий Борисович отстрелил.

— Твою мать, — тихо произнес оперативник и поежился. Глаз он отстрелил не портрету, а пожилой женщине, возможно, ближайшей родственнице Алексея Митрофановича. Попал удачно — в десятку.

Еще через пять минут мрачный и недовольный выглянул на лестничную площадку.

— Заходите, нет тут никого.

— А кто стрелял? — математик не спешил следовать приглашению.

— Я стрелял, оплошал немного.

— И в кого стреляли?

— Еще не знаю, — честно признался Виталий Борисович, — у вас в комнате чей портрет висит?

— В спальне? Матушки покойной…

— Досадное недоразумение, — вновь повинился товарищ Шумный, — вы уже меня извините, не желал я, так вышло.

А вышло и в самом деле глупо.

Горелик долго рассматривал портрет матушки, после чего неожиданно заметил.

— Вы знаете, у нее была катаракта и как раз на левом глазу. Скрывала долгое время, очками пользовалась, только когда читала. Вы не переживайте. Видите, какая аккуратная получилась дырочка? Я ее с другой стороны бумажкой заклею и карандашиком зачирикаю.

— Споткнулся, а пистолет в руке, — объяснял товарищ Шумный, — не собирался я стрелять, он сам выстрелил.

— Знаю, знаю, со мной подобное случается. Скажите, а в мыслях вы были готовы выстрелить? Ну, если и в самом деле здесь кто-нибудь оказался?

— Вряд ли. Оружие как средство самозащиты, как упреждающий фактор. Стрелять только в крайнем случае.

— Выстрелил.

— Непроизвольно.

— Вопреки воле или желанию, — продолжил мысль Алексей Митрофанович, — под воздействием сил неопределенного характера. Очень интересно. Мы совершенно не представляем эти силы, а то, что они существуют, сомневаться не приходится. Дверь же я закрыл, а она открылась! Никогда прежде не открывалась, а сегодня — пожалуйста. И сегодня приходите вы. И пистолет сегодня стреляет. Полагаю, сегодня еще чего-нибудь произойдет… тенденция.