Кортни Коул - Ноктэ

Финн кивает, потому что никто не понимает лучше него . А затем исчезает там, откуда черпает свои силы среди людей, которые страдают так же, как и он.

Я стараюсь не чувствовать себя ущербной из-за того, что они помогают ему так, как никогда не удастся мне.

Вместо этого сворачиваюсь калачиком на своей скамейке под абстракцией птицы. Вставляю наушники и закрываю глаза. Я забыла книгу, так что сегодня надеюсь раствориться в музыке.

Я скорее концентрируюсь на ощущении музыки, чем на её прослушивании. Я чувствую вибрации, слова. Чувствую ритм. Голоса. Я чувствую эмоции.

Это всегда здорово — испытывать чужие эмоции, не свои.

Минуты тянутся одна за другой.

А потом, спустя двадцать минут, приходит он .

Он.

Сексуальный незнакомец с чёрными, как ночь, глазами.

Даже с сомкнутыми веками я чувствую его приближение. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, что это он. Просто знаю. Не спрашивайте, что он делает здесь снова, потому что меня это не интересует.

Меня волнует только его присутствие.

Подняв веки, я замечаю, что он наблюдает за мной, его глаза всё такие же напряжённые, как и в прошлый раз. Такие же тёмные, такие же бездонные.

Его взгляд встречается с моим, приковывает к себе и удерживает.

Мы связаны.

Приближаясь, он не отрывает взгляда.

На нём та же самая толстовка, что и вчера. «Тебе не понять всей иронии». Тёмные джинсы, чёрные ботинки, а средний палец всё так же обхватывает серебряное кольцо. Он рокер. Или художник. Или писатель. Кто-то безнадёжно стильный, невероятно романтичный.

Нас разделяют двадцать шагов.

Пятнадцать.

Десять.

Пять.

Уголок его рта приподнимается, когда он проходит мимо, и продолжает смотреть на меня боковым взглядом. Его плечи покачиваются, бёдра стройные. А потом он уходит, отдаляясь от меня.

Пять метров.

Десять.

Двадцать.

Он исчезает.

Я разочарована тем, что он не остановился. Потому что мне бы этого хотелось. Потому что в нём есть нечто такое, что я хотела бы узнать.

Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, снова погружаясь в музыку.

Темноволосый незнакомец больше не возвращается.

Временами Орегон серый и мрачный, но когда идёт дождь, он полностью преображается. Шум барабанящих по стеклу капель убаюкивает, и мне хочется, укутавшись в свитер, свернуться калачиком с книгой у окна. По ночам в такие пасмурные и дождливые дни я грежу. Не знаю, почему так происходит. Возможно, мой разум начинает творить, только когда в небе сверкают разряды молний и слышатся раскаты грома.

Сегодня, когда я наконец засыпаю, мне снится он .

Темноглазый незнакомец.

Он сидит на берегу океана, и лёгкий бриз треплет его волосы. Он поднимает руку, чтобы убрать их с глаз, и серебряное кольцо сверкает на солнце.

Его взгляд встречается с моим, и разряд, сильнее миллионов молний, соединяет нас.

Когда он улыбается, в уголках его глаз собираются лёгкие морщинки.

И эта знакомая сексуальная улыбка предназначена мне. Он протягивает руку, точно зная, где дотронуться, его пальцы — знающие и умелые — воспламеняют мою кожу.

Я неожиданно просыпаюсь, резко садясь в постели и прижимая одеяло к груди.

Лунный свет, освещающий мою кровать, кажется синим. Я бросаю взгляд на часы.

Три часа ночи.

Это просто сон.

Снова свернувшись калачиком, я продолжаю думать о незнакомце, а затем, опомнившись, ругаю себя за безрассудство. Ради всего святого, я ведь его даже не знаю. Глупо так на нём зацикливаться.

Но это не мешает ему вновь появляться в моих снах. И они всегда разные: вот он плывёт под парусом, купается, пьёт кофе. И в каждом сне его серебряное кольцо сверкает на солнце, а тёмные глаза пронзают мою душу таким красноречивым взглядом, словно он знает меня. Словно он знает обо мне всё . И каждый раз я просыпаюсь, судорожно глотая воздух.

Это слегка нервирует.

И немного возбуждает.

После двух подобных ночей беспокойного сна, дождя и странных сновидений, мы с Финном стоим на коленях перед пластиковыми ящиками для хранения, сортируя вещи из моего шкафа. Кипы сложенной одежды на полу, словно горы, окружают нас. За окном дождь всё так же барабанит по стеклу, утреннее небо всё такое же тёмное и серое.

Я поднимаю белый кардиган.

— Мне вряд ли понадобится много тёплой одежды в Калифорнии, верно?

Финн качает головой.

— Верно. Но на всякий случай захвати парочку.

Я швыряю его в стопку «оставить» и замечаю, что пальцы Финна дрожат.

— Почему у тебя трясутся руки?

Я пристально смотрю на него. Он пожимает плечами.

— Не знаю.

Я поглядываю на него с сомнением, потому что привыкла выискивать в нём любой признак, предвещающий возникновение беды.

— Ты уверен?

Он кивает.

— Вполне.

Мне становится не по себе, но я воздерживаюсь от дальнейших разговоров на эту тему. Если бы я не защищала Финна от страданий, у него давно мог бы случиться приступ. Безусловно, я не смогла оградить его от потери мамы, но сделаю всё возможное, чтобы уберечь от всего остального. Это тяжёлая ноша, но если у Финна получается нести свой крест, то и я наверняка смогу. Я разворачиваю ещё один свитер и бросаю его в стопку для «Гудвилла» [7] Гудвилл (англ. Goodwill, что переводится как «добрая воля») — волонтёрская организация. .

— После моего гардероба мы займёмся твоим, — говорю я. Он кивает.

— Да, а потом, возможно, нам следует перебрать мамин.

Я тяжело вздыхаю. Как бы мне этого ни хотелось, хотя бы просто чтобы двигаться дальше, но это невозможно.

— Папа нас убьёт, — отвергаю я эту идею.

— Верно, — признаёт Финн, протягивая мне футболку с длинным рукавом для стопки «оставить». — Но, может, его следует подтолкнуть? Прошло уже два месяца. Ей больше не нужны туфли, стоящие у задней двери.

Он прав. Они ей не нужны. Точно так же, как и не нужна косметика, лежащая у раковины там, где она сама её положила, или её последняя книга, оставленная раскрытой рядом со стулом для чтения. Мама никогда не дочитает её. Но, если честно, я, как и папа, не смогла бы сейчас выбросить её вещи.

— И всё же, — отвечаю я, — это его дом, и ему решать, когда придёт время. Не нам. Скоро мы уедем. Он один остаётся здесь, наедине с воспоминаниями. Не мы.

— Именно поэтому я и беспокоюсь, — говорит мне Финн. — Он останется один в этом огромном доме. Ну, не совсем один. В окружении мертвецов и воспоминаний о маме. Это ещё хуже.

Я содрогаюсь, вспоминая, как ненавижу находиться в одиночестве и особенно оставаться одна в нашем большом доме.

— Может, поэтому он хочет сдать в аренду гостевой домик, — предполагаю я. — Так ему будет не настолько одиноко.

— Может быть.

Протянув руку, Финн включает музыку, и я позволяю басам заполнить тишину, пока мы перебираем мою одежду. Обычно наше молчание комфортное, и нам нет нужды его чем-то заполнять. Но сегодня я чувствую себя обеспокоенной. Встревоженной. Напряжённой.