Андрей Мерзляков - Пацан

Собака словно опять поняла и послушно вернулась туда, где сидела, когда я первый раз вышел из дома.

Умный питомец, не иначе. Если отец вернётся раньше и увидит меня с ним — запрёт вновь в этом гребанном чулане. И изобьет. А этого я не хотел больше всего на свете. Мне просто не хватало кого — то, с кем я могу побыть. Кого — то помимо отца. И встреча с этой собакой развеяла мою обыденную жизнь с работой на поле, бесконечной рубкой дров и придирками отца по поводу и без.

Может мне просто не хватало друга и я чувствовал себя одиноким и никому не нужным в свои пятнадцать?

Я думал тогда, что моя жизнь дерьмо. Пустая, беспросветная каторга. Тогда я и думать не мог, что вскоре все покатится в такую пропасть, которую я бы назвал не иначе, как ад.

Все началось, конечно, с этого пса, будь он проклят.

Судьба преподносит нам порой такие сюрпризы, что, словно какая — то черная тень, возможно тень дьявола или кого — то ещё, из мест забвения, нависает над тобой, будто грозовая туча. И ты осознаешь, понимаешь, что иного пути нет, как бы ты не старался — свернуть с этой тропы уже не получится. Время жить и одновременно время умирать. Может не телом, но душой точно.

Да, скоро случится что — то плохое.

Ты чувствуешь, как оно приближается по рельсам судьбы?

Я вернулся с булкой хлеба. Зря я взял её целиком, а не отломил часть, но об этом чуть позже.

— Держи, — бросил я хлеб псу, оторвав от булки кусок, который умещался примерно в ладонь.

Тот радостно подскочил и вцепился в еду зубами. Себе я тоже оторвал кусочек, который тут же частично последовал мне в рот. Отец ненавидел, когда я отдирал от булки части. — Хлеб, — говорил с упреком он, — святая еда, которая спасла нас и наших солдат на войне от голода, его нужно резать, вбей себе это в свою пустую голову. Ты должен уважительно относится к этой булке. Возможно, она и тебе спасет жизнь.

Я же не слушался. Не маленький уже. Ту часть, которая осталась отцу, я потом обрежу ровно ножом, на всякий, что бы не угодить в дальнейшем в чулан или не схлопотать затрещину.

Собака проглотила кусок и направилась ко мне, глядя на зажатую булку в руке. Тут я вспомнил, что забыл ружьё в доме. Мне ничего не угрожало, просто нужно не забыть убрать его на место, дабы избежать допроса — «что да почему».

Я глянул на пса. Тот в наглую тянулся за оставшимся куском у меня руке. Я убрал руку. Нужно оставить хлеба отцу, иначе «тюрьмы» мне не избежать.

Пёс вдруг зарычал и оскалился. Глаза его налились злобой и он, такое сложилось чувство, приготовился к прыжку. Я остолбенел.

Это потому что я не отдал ему всю булку?!

Пёс залаял, как безумный. Белые клыки засверкали в розовой пасти, оттуда же брызнула слюна.

— Тише, тише, — попятился я.

Хлеб выпал из рук и пёс вцепился в него, откусывая большие куски. Он, то и дело поднимал морду и злобно смотрел на меня. Я сделал шаг назад и споткнулся о ступеньку крыльца. Собака рванулась ко мне. Я едва успел закрыть лицо рукой. Челюсть пса сомкнулась на моей кисти, ниже локтя. Я заорал, боль пронзила руку и разлетелась болезненной вспышкой по всему телу. Пес драл мне руку, а я со страху превратился в безжизненный мешок. Что — то теплое потекло по ладони. Кровь. Наконец я пришел в себя и попытался скинуть бешенную псину. Шлепнул её по морде дважды. Бестолку.

Зубы попали на кость и я почувствовал ужасный скрежет где — то в голове, словно наживую мне вырывали зуб тисками для печи.

Тут вдруг что — то громыхнуло. Я оглох. Кто — то стрелял, стрелял так близко, что звук выстрела лишил меня на какое-то время слуха. Собака обмякла и свалилась на бок с открытым ртом, из которого сочилась кровь. Моя кровь. В туловище собаки я увидел огромное отверстие, там же, отсутствовала шерсть.

Я отдёрнул раненую руку и прижал к себе. Поднял глаза. Гул сердца отдавал в виски и мир начал плыть, отдаляться, будто я смотрел в подзорную трубу, только эффект был совершенно противоположный. Предо мной стоял отец, в руках он держал своё ружье, направленное в мою сторону. На лице его вырисовывалась злость, на шее пульсировала вена.

— Почему ты сука никогда меня не слушаешь?! Я тебе что сказал, пацан? Не корми этого грёбанного пса!

Отцовский запах перегара слегка опередил последующий его удар, добравшись до моего носа первым. Я упал лицом наземь и потерял сознание. Мне показалось, что я умер в тот день. И опять, оказалось, я ошибся.

Дорога

Можно было и не гадать, где я очнусь. Темнота была осязаема. Я поднялся и почувствовал, как болит лицо, а если конкретно челюсть. Попробовал открыть рот и боль усилилась, отдавая в затылок.

— Козёл, — промямлил я отчаянно.

Оказывается все это были лишь «цветочки». Когда я попробовал двигать рукой, её пронзил словно град огненных стрел. И каждая из этих придуманных стрел несла боль. Пальцы едва сжимались. Я приложил целую руку в область раны. Хотел проверить, сильно ли мне навредила эта безумная псина. Оказалось, что рука накрепко замотана не то бинтом, не то тряпкой, которая опоясывала всю ладонь. Поэтому и пальцы едва двигались.

Хоть за повязку спасибо, подумал я. Отец по идее мог бросить меня сюда и истекающего кровью, я бы и не удивился. Задел спиной лопату и та стукнула по затылку. Я выругался, стараясь больше не делать резких движений. После них становилось и так, и так больно.

Ну и сколько он меня теперь тут продержит? День или два?

Скрипнула половица, где над головой. Значит отец у меня в комнате. Туда он редко захаживает. А на что там смотреть? На старую кровать или тумбу со сломанной дверцей? На стопки книг, которые лежат друг на дружке? Верхняя, в неровном столбике, всегда пыльная.

Еще один скрип, совсем рядом.

Можно мне уже быть умнее. Следующий раз возьму с собой свечу и спички: хотя бы не умирать от скуки в кромешной темноте.

Не знаю сколько я тут пробыл, время здесь будто останавливалось. Хотелось есть. До боли хотелось.

— Следующий раз нужно подготовится, — прошептал я себе под нос. Опять скрип сверху — сердце гулко застучало. Мне почудилось, что отец меня слышит, слышит даже здесь. Слышит мой шепот. Мои мысли.

Он выпустил меня к вечеру следующего дня. Получается, я провел в чулане больше суток.

Отец был трезв. Лицо было серьезным до невозможности. Ни одна морщинка не двигалась ни в уголках глаз, ни в уголках рта. Полная невозмутимость.

— Есть будешь?

Я виновато кивнул и вышел на свет керосиновой лампы. На улице были сумерки, а где — то в далеке, там, где заканчивалось поле, почти спряталось солнце.

Ели молча, при свечах. Маленький мотылек впорхнул в комнату, пролетел над столом, метнулся к свече. Вспыхнул секундным пламенем и упал с опаленными крыльями рядом у тарелки с салатом. Отец смахнул его рукой на пол и посмотрел из — под бровей на меня.